Близнецы - Тесса де Лоо

— Где хлеб… — бранилась она, — где масло, где…

Сморщенный старичок воздел руки к небу.

— В раю… — вздохнул он.

Поезд тронулся. Разбуженная вином радость сменилась печалью. Анна смотрела на все уменьшающуюся фигурку на перроне, и невольные слезы стекали по ее щекам. Она снова села на свое место, священник озадаченно оторвал взгляд от молитвенника. Вспомнив о своих христианских обязанностях, он поинтересовался, почему она плачет.

— Потому что на том перроне осталась радость.

Она пояснила, что с октября 1944 года светлые моменты в ее жизни были наперечет. К тому же веселье уже не было таким беззаботным, как раньше, — оно укоренилось в отчаянии. Знакомый с такого рода парадоксами (страдание ради спасения было одним из них), он кивнул.

Уже стемнело, но они еще не прибыли в Трир.

— У вас есть где переночевать? — деловито спросил он.

— На вокзале, — лаконично ответила Анна.

Он неодобрительно на нее посмотрел.

— Почему, вы думаете, я так выгляжу?.. — Она указала на свою грязную одежду.

Он задумался.

— Если я отведу вас к монахиням в монастырь, вы пойдете?

— Господи! — воскликнула она. — Неужели монастыри еще существуют?

— Да, конечно.

— В такие времена?

— Да, — сказал он уязвленно.

— Конечно, пойду.

В Трир Анна приехала в состоянии похмелья. Совершенно разбитая, она сошла с поезда.

— Следуйте за мной, — велел преподобный отец.

Он вел ее по темному городу. На ремне, как собаку, она тащила за собой тяжелый чемодан, подпрыгивавший на ухабистых булыжниках. Из страха себя скомпрометировать, священник шел на расстоянии десяти шагов от нее и не оборачивался. Скорее всего, им двигала не столько любовь к ближнему, сколько желание обеспечить себе место в раю: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне».[101]Еле дыша, она следовала за черной сутаной мимо темных фасадов. Каждый шаг погружал ее в историю — вплоть до римлян, чьи ворота Порта Нигра[102]угрожающе возвышались над ней в своей мрачной массивности. Святой отец повернул направо и остановился рядом с тяжелой окованной железом дверью. Он постучал, пробормотал несколько слов и исчез, не попрощавшись и не подав ей руки — служитель Господа был лишен каких бы то ни было проявлений человечности.

Божьи служительницы иначе смотрели на свою избранность. Увидев Анну, они всплеснули руками и тут же начали действовать. Наполнив ванну теплой водой, они забрали ее грязную одежду; пока Анна мылась, монастырь был охвачен ночной активностью. Завернутую в чистое полотенце, Анну отвели в гостевую комнату, где она легла в свежую постель и с образом улыбающейся монахини перед глазами тут же заснула. Когда на утро она открыла глаза, ее серая в полоску униформа медсестры лежала на столе, блестя на солнце, — выстиранная, накрахмаленная, отглаженная.

В Саарбург она прибыла безупречной сестрой Красного Креста. История повторилась: Ильзы опять не оказалось на месте — защитница интересов ее жениха, до сих пор находившегося в плену, настояла на быстром отъезде ввиду неприятной перспективы приближающейся зимы. Однако работа для Анны нашлась: все это время ее терпеливо дожидалась редкая по своей мерзости задача. В отместку за пять лет войны люксембуржцы пересекли границу и дали волю своему недовольству в набеге на имущество деревенских жителей. Стены и окна деревянно-кирпичного дома Ильзиных родителей были перепачканы навозом; из шкафов вытащено сплошь загаженное белье — они сидели на нем, рассказывала женщина, едва сдерживая ярость, и прямо у нее на глазах производили продукт своей мести. «Зуб за зуб, вы понимаете, отвратительный народ, эти люксембуржцы». Она слишком хворала, чтобы самой заняться генеральной уборкой, а ее муж целые дни проводил на лесопилке.

Анна закатала рукава и приступила к делу. Десять лет назад она покинула хлев, чтобы теперь снова в нем оказаться — какая разница. Но когда водитель грузовика лесопилки предложил подбросить Анну куда ей нужно, она швырнула тряпку и щетки в угол — довольно с нее обходных путей. Мать Ильзы, знавшая, что привело усердную уборщицу в их края, вынуждена была ее отпустить. Моросил дождь, грузовик довез ее до Дауна в Айфеле. Дальше она пошла пешком, пробираясь сквозь бесконечный хвойный лес, тонущий в тумане из мелких капель. Она замерзла, вода просочилась в ботинки, но, веря, что цель близка, она не обращала внимания на неудобства. Эта пустая дорога среди мрачных елей, бегущая с холма на холм, соответствовала представлениям о паломничестве в подземный мир. Анна не боялась, конец путешествия был не за горами, потом ей уже нечего будет желать, потом… никакого «потом» не предвиделось. Холод пробирал до костей, она продвигалась все медленнее, подошвы ботинок стерлись и оторвались, болтаясь при каждом шаге. Она видела лишь блестящие черные стволы и мокрые ветки — и хотя тело подавало сигналы «стоп», воля неумолимо толкала ее вперед. В какой-то момент ему надоело смотреть на ее мучения, и он вмешался. Послушай, дорогая, сказал он жалостливо, ступай домой. Чего ты хочешь, меня же все равно там нет… Поначалу Анна игнорировала его уговоры, но когда он — как всегда, заботливо — остановил для нее встречный автомобиль, медленно выплывший из тумана, она сдалась. Сегодня ты победил, признаюсь, но я обязательно приду… в другой раз…

Вернувшись в Саарбург, она возобновила уборку. Негодование в адрес люксембуржцев не оставляло ее, преследуя во всех комнатах.

— Как вы здесь выдерживаете? — спросила Анну старая женщина, проживавшая в задней части дома. — Вы же не собираетесь заниматься этим до скончания века?

— А что мне еще делать, — защищалась Анна, — я жду Ильзу.

— Господи, тогда вам придется долго ждать. Кто знает, когда она решит свои проблемы. Послушайте, у меня есть предложение. В Трире живет моя знакомая, учительница гимназии на пенсии. Ей нужна помощь по хозяйству. Может, это вас заинтересует?

Анна медленно кивнула — в конце концов, ее жизнь состояла из сплошных импровизаций.

Кайзерштрассе была знакома ей по ночной прогулке в кильватере священника. Там она встретила занимательного человека, полного непостижимых противоречий, — Терезу Шмидт, худую, гибкую женщину с жидкими седыми волосами, подколотыми гребнем, жадную до всего материального, но щедрую и отзывчивую во всем, что касалось работы мысли. Каждый день на загородной ферме своего брата она набивала живот хлебом, мясом и молочными продуктами. Однако на ее фигуре это чревоугодие не отражалось. Она без стеснения распространялась на эту тему, ни разу не подумав о том, чтобы хоть раз угостить чем-то Анну, которая пыталась остаться в живых с помощью двух кусков хлеба и нескольких картофелин в день. Такой рацион установили французы в ответ на испытанный ими самими голод. Невиданная алчность фрау Шмидт не сочеталась с ежедневными походами в церковь, чтением Библии и пылкими молитвами — никогда еще Анна не сталкивалась так близко со столь ханжеским религиозным рвением.