АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— Это я всегда знала, всегда. Первым потрясением в моей жизни было, когда мы вышли из дома… Это было в Калифорнии. Мне было лет семь. Я впервые пошла в конец сада со своим братом. Мы открыли калитку, вышли на улицу. Мимо проходила какая-то женщина. Мы ей сказали: «Мы дети Чарли Чаплина». Она, наверно, подумала: «Ох, какие гадкие дети». И сказала: «А кто такой Чарли Чаплин?» — «Так вы не знаете Чарли Чаплина?» — «Нет, а кто это такой?» Мы бросились домой, к себе в комнату, сели и стали думать, а вдруг это неправда, вдруг это всё ложь? Может быть, он не самый знаменитый человек на земле? Ужасная дама. Ну а она, наверно, решила, что мы какие-то вруны. Только представьте себе, этакие малыши заявляют: «Мы — дети Чарли Чаплина».

— Вас спрашивают про отца по несколько, тысяч раз в день, но всё же. Может, он вам давал уроки актерского мастерства?

— Первый фильм, в котором я играла, не помню точно какой, по-моему, «Доктор Живаго». И я спрашивала у него, как ему фильм, хотела конструктивной критики. На что он ответил: «Ты лучшее, что есть в этом фильме». И каждый раз, когда он смотрел мои работы, он говорил: «Ты лучшее, что в этом есть». Я даже думала, что я настолько плоха, что он не хотел этого говорить. С другой стороны, он был просто моим отцом, а потом уже фанатом. Для отцов их дочери всегда будут лучшими. Так что я не получала конструктивной критики от него. Я гораздо большее, получала, наблюдая за ним.

— Вам удалось что-нибудь перенять у него?

— Нет, он был уникален, абсолютно уникален. Никогда не будет кого-нибудь похожего на него.

— Миф о вашем отце совпадает с вашим собственным пониманием его?

— Здесь нет разницы. Я хочу сказать, что Чарли Чаплин, Маленький Бродяга — мой герой. И всегда им будет, может быть, я не одинока в этом, но он мой герой. А мистер Чарльз Чаплин был моим отцом, и они очень отличались друг от друга. Я запомнила его уже пожилым человеком с седыми волосами. Когда я родилась, ему было 53–54 года. А на экране я видела молодого задорного человечка, с темными волосами. Эти двое никогда не были для меня одним человеком.

— Вам помогала или мешала мировая слава отца?

— Имя моего отца открывало передо мной все двери и до сих пор открывает. Его так сильно любили, что, когда я начала работать в кино, всем хотелось, чтобы я играла как можно лучше, ведь я была дочь человека, которого они так любили. Все мне помогали, никто не завидовал, никто не говорил: «А, так ее взяли только потому, что она дочка Чарли Чаплина». Меня окружала чистая любовь. Люди до сих пор подходят ко мне, говорят «О, ваш отец!» и начинают плакать. Это так трогательно.

— Как вы считаете, фильмы Чаплина подвержены времени?

— Я думаю, что пока существует кино, будет существовать и Чаплин. Я не совсем согласна с тем, как моя семья распоряжается его фильмами. Они так преклоняются перед ним, что согласны показывать его картины чуть ли не в одних соборах. Это безумие. Он принадлежит людям, всем людям. Его фильмы должны крутить в кино по телевидению, постоянно. Везде. Лучше всего Чарли Чаплина знают в тех странах, где его фильмы показывают пиратским способом. Я как-то снималась в Турции у Кончаловского в «Одиссее». Внезапно меня окружили деревенские мальчишки и девчонки. Я подумала, они собираются меня изнасиловать, или убить, или ограбить. А они сказали: «Это правда, что вы дочка Чарли Чаплина?» Я сказала: «Да». Они знали всё: «Новые времена», «Золотую лихорадку», знали все его фильмы. Почему? Потому, что их показывали пираты. Они их смотрели, на них росли. А в США никто не знает, кто это такой. Это ужасно. Я обожаю «Великого диктатора». Он всякий раз глубоко меня трогает. Это относится ко всем фильмам моего отца, но этот фильм просто невероятен. Я так рада снова посмотреть его здесь, на большом экране Берлинале, всего в сотне метров от бункера, где всё это происходило. Я всё думаю, не появятся ли призраки.

— А он что-нибудь когда-нибудь вам рассказывал о том, как создавался этот фильм?

— Я много читала о его возникновении. Но не помню, чтобы отец когда-нибудь говорил о нём. Он был очень скромный человек, он редко говорил о своей работе. Он делал его более года. Самое удивительное — это, например, потрясающая сцена с глобусом, которая производит впечатление импровизации. В сценарии она занимала три страницы, прописаны все мельчайшие подробности, все движения: теперь глобус опускается ему на левую руку, потом перелетает с левой на правую, всё было продумано. Три страницы сценария. Или когда он говорит на псевдонемецком языке, предполагаешь, что всё это было предварительно написано. На самом деле это импровизация. Он сказал «мотор» и потом велел продолжать снимать. Он снимал так три дня, изобретая этот язык. Ничего этого не было написано в сценарии.

— В чем, на ваш взгляд, актуальность «Великого диктатора»?

— Я думаю, он весь современен. Он и всегда был современным. Когда я жила в Испании — я прожила в Испании примерно 35 лет — в начале моего пребывания там Франко был всё еще жив и «Великий диктатор» был под запретом. А я устраивала просмотры у себя дома. Приходили люди, и это было что-то вроде подпольных сборищ. Мы боялись, а что будет, ели нагрянет полиция. Невероятно. И тогда он был очень современным. Люди смотрели и плакали.

— А вы когда-нибудь присутствовали на съемках?

— Да, он пускал детей на съемки. Мой брат Сидней ходил. Они снимали сцену с большой пушкой. Когда большое ядро упало на пол, Сидней засмеялся, и им пришлось вырезать кусок. Сидней привык ходить на съемки немых фильмов, а это была первая звуковая картина моего отца, первый фильм с диалогами, со сценарием. В сценарии 300 страниц.

— И вы тоже?

— Я реагирую в точности так, как хотел бы мой отец, чтобы реагировал зритель. Помните «Огни большого города»? Слепая девушка, он сидит, смотрит на нее, когда она поднимает цветы. Потом она подходит к фонтану, и вы почти плачете, настолько это пронзительно. Она моет ведро, потом выплескивает воду ему в лицо, и вы уже смеетесь, но всё еще со слезами на глазах. Я думаю, кроме него, никто не смог бы так сделать. Никакой другой режиссер.

— А кого бы еще он сейчас смог спародировать?

— Как бы я хотела, чтобы мой отец был всё еще жив и сделал пародию на Буша. Как бы мне этого хотелось. У него получился бы великолепный Буш.

— Это было бы непросто…

— Так ведь и «Диктатора» было непросто делать. Хотя они и были похожи, усы и прочее. Еще вопрос, кто у кого украл усы. Он был так требователен ко всему. Он снимал на собственные деньги, не на средства студии. Он устраивал просмотры, и если что-то не получалось, заново переделывал все декорации, снимал заново.

— Вам придают силы фильмы вашего отца?

— Да, фильмы моего отца придают мне оптимизма. Они проникнуты такой верой в справедливость и достоинство. В чем только его не обвиняли! И в том, что он революционер, и… Что тут только не вспомнишь… Но им никак не удавалось приклеить на него ярлык. Он не был революционером, но он был возмущен всем тем, что должно вызывать отвращение у порядочных людей. Если это означает быть революционером, тогда он был революционером. Но в обычном смысле слова он им не был. Он был просто очень порядочный человек.