АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— Ася спрашивает, в Гётеборге люди разговаривают и общаются как-то по-особенному?

— Да нет, просто наш фильм как-то заостряет чьи-то привычки, которые мне кажутся существенными. Здесь что-то похожее можно увидеть где угодно, даже здесь — на каком-нибудь каннском приеме ты видишь, как кто-то странновато пьет коктейль через соломинку.

— Что ты нового обнаружил в людях во время съемок фильма?

— Наверное, я наконец понял, что групповые инстинкты губительны для личности. Они ее, как правило, подавляют. Я это с грустью понял.

— А вот здесь, в Каннах — ты ослабляешь режиссерский взгляд или он постоянно заточен на работу и ты обнаруживаешь в поведении людей нечто такое, что свойственно твоим героям?

— Конечно. Вчера действительно произошла странная ситуация, меня и продюсера позвали на прием к Жилю Жакобу (произносит — Йиль Якоб. — П. Ш.), там были какие-то министры, серьезная компания. Мы не заметили на флайере указание о дресс-коде, я пришел туда в джинсах, белой тенниске и кроссовках, а все вырядились в смокинги. Все на нас таращились, словно спрашивая про себя: «А что эти тут делают?» А буквально за час до официального просмотра я спускался на лифте, который вдруг застрял, и все меня ждали внизу, не понимая, куда я подевался. А я, как назло, оставил в номере телефон… Так что я чуть не опоздал на свой официальный показ. Непроизвольно.

— Вы не боитесь ролей, в которых кроется некоторая разрушительная сила?

— Да, я порой играла, так скажем, не вполне достойных, таких, которых нелегко понять, которых трудно полюбить. Кино сейчас сталкивает нас лицом к лицу с такой реальностью, с такими истинами, которые не всегда звучат приятно, но в конечном счете в высшем смысле искусству это полезно. Однако эти «недостойные» героини — порождение проблем, мешающих жить, любить. Скажем, у Клода Шаброля, моего любимейшего режиссера, я снялась в шести фильмах и мы всегда старались подойти как можно ближе к истине, ничего не идеализируя. Подобный подход к жизни не очень романтичен, хотя он, если уж совсем всерьез, не так уж и реалистичен, так как воссоздание реальности всегда субъективно. В «Пианистке» у меня была достаточно своеобразная роль героини, как уже сказано, сомнительных достоинств, но когда таким вот героям удается выйти на некий новый уровень понимания жизни и убедить в этом зрителя, то это значит, что с кино всё в порядке.

— А в вас как в человеке остается эмоциональный груз тяжелых, депрессивных ролей, которые вы часто играли? Вам не страшно за своих героев?

— Нет, я думаю, что заплатила бы гораздо более дорогую цену, если б не смогла выразить всё то, что выразила я в кино. Скорее, это тяжело для зрителя, чем для актера. Актеру большей частью не бывает грустно от исполнения грустных ролей. Актер и зритель в этом отношении находятся на разных уровнях. Меня работа над грустными ролями не печалит, а, напротив, возбуждает. Но и в комедиях сниматься я тоже люблю. Впрочем я подразделяю фильмы не на комедии и драмы, а скорее, на быстрые и медленные. Существуют очень мрачные и печальные фильмы, в которых заложено нечто комедийное. Вспомните, к примеру, «Церемонию» Шаброля — моя работа в этом весьма мрачном и пессимистическом фильме, отчасти основывалась на комедийных приемах. Потом я как актриса всегда могу найти комические моменты и в совершенно некомедийных картинах. Например, когда люди занимаются любовью в своих интимных покоях, легко найти какие-то комические жесты, ситуации. Это может быть даже и в остро драматическом фильме. Равно как и напротив — драматические ситуации сплошь и рядом встречаются в комедиях. Но великое, классическое комическое кино снимать сложнее. Кино выполняет функцию, предписанную ему эпохой. У кино был золотой век, когда жили и работали великие комедиографы — Капра, Любич… Сегодня таких меньше. Мир становится всё менее и менее приятным. Вот и функция кино теперь — обнажать едкость, диссонансы. Думаю, ситуация с комедиями связана в основном с этим. Я немного ушла от вашего вопроса…

— Хрестоматийный вопрос — на чем основывается ваш выбор ролей?

— Чаще всего это всё-таки зависит от режиссера. Я в каком-то смысле преклоняюсь перед фигурой режиссера, исповедуя культ кино как очень личностной, очень индивидуальной формулы выражения. Поэтому режиссер должен быть мне близок. Конечно, актриса всегда должна быть послушным материалом, который может воплотиться во множестве конкретных форм, но всё-таки это должно хоть как-то соответствовать моей натуре. Это очень-очень личная форма выражения, ведь очень трудно уподобиться тому, кем не являешься совсем. Драматическое искусство в его классических формах всегда было притворством. Но постепенно кино стало столкновением человека с самим собой, оно стало сферой достаточно эгоистичного исследования человеческого «я». Поэтому если у меня нет никакого сходства с героиней, которое могло бы явиться тем материалом, из которого я могла бы что-то сотворить, не скажу, что мне это совсем не нравится, но я для себя усматриваю в этом определенную сложность. Как я выбираю? Порой просто смотрю по телевизору разные интервью и вдруг для себя решаю, у кого и с кем бы мне хотелось сниматься. Действую достаточно интуитивно. Часто даже этого мне бывает достаточно, чтобы понять, может ли возникнуть взаимопонимание. Но я не ограничиваюсь только интуицией. Порой я будто бросаюсь в море на маленькой лодочке. Так было с Хэлом Хартли. Я посмотрела фильм «Доверься мне» который мне очень понравился, и написала ему письмо. Он мне ответил, прислал сценарий, пригласил сниматься. Очень хорошо, когда что-то происходит незапланированно.