Роковая награда - Игорь Пресняков

– Ты писал стихи? – удивился Меллер.

– В юности, давно. Сочинял любовные послания одной гимназисточке и подбрасывал голубые конверты в почту.

– А она? Принимала достойно?

– Она? Смеялась.

– Глупая! – взмахнул кулаком Меллер.

– Да нет, просто молоденькая.

– Скажи, а стихи хорошие были? – не унимался Наум.

– Для меня в ту пору – да. В них жило мое детское чувство. Сейчас они выглядели бы неуместными, – вздохнул Рябинин.

– М-да, времена изменились, – согласился Меллер и вдруг, забежав вперед, остановил Андрея. —

А что, если тебе написать Полине? Может, и получится нечто значительное. Представляешь, зачитаем в «Музах»! Или лучше – устроим вечер трех поэтов: я, ты и Венька. Совершенный фурор!

Андрей положил руку на плечо Наума:

– Не получится. Я люблю тебя, мне нравится твой круг: Вихров, Светлана, Венька, даже Лютый, – однако я иной породы, пойми. Для поэзии требуется распахнутая настежь душа, а в моей – такой кавардак, кабак портовый, да и только!

В глазах Меллера стояли слезы. Он обнял Рябинина и поцеловал в щеку:

– Андрюша, милый! Ты – чудная личность, искренняя и добрая. Спасибо тебе, я друг твой навеки.

– Идем, Наум, неловко как-то… на улице, – прошептал Андрей.

Они зашагали дальше. Меллер достал носовой платок, звучно высморкался и, ободрившись, оповестил:

– А я, знаешь ли, завтра попробую поступить на работу. В газету «Пролетарий». Буду проситься репортером в отдел городской хроники. Сакмагонов обещал за меня похлопотать.

– А как же кино? Студия «Мотор!»? – испуганно спросил Андрей.

– У меня денег на съемки нету совершенно, а студия после скандала в деревне финансирования не даст, – вздохнул Наум. – Буду копить крохи, откладывать из зарплаты, печатать стихи. Павлов заверял, что организует прокат «Вандеи», да когда он теперь состоится? Не раньше осени, определенно! Зашел я вчерашним днем к приятелю в типографию, гляжу – лежат на столе гранки статьи о показе в Вознесенском. Трубачев из Пролеткульта написал для «Рабочей культуры». И назвал статью «Бесславная демонстрация»! Вот сволочь. Неотесанная личность, скорохват, невежа. – Меллер опустил голову и обиженно надул губы.

– Подожди, Наум. Никакого бесславного показа не было! Произошло недоразумение, не имеющее к достоинствам картины ни малейшего отношения. Скорее наоборот! Ежели бы она была никчемной, разве крестьяне поняли бы ее смысл? И потом, проверять репертуар обязан был я, как руководитель похода, либо Самыгин, как секретарь ячейки. Это наша халатность, мы допустили показ ленты. Сделаем вот что: я дам опровержение. Непозволительно в справедливом советском обществе столь беспощадно карать невиновных! – горячо сказал Андрей.

Меллер горько усмехнулся:

– Удивляюсь я тебе! Человек ты бывалый, а несешь совершенную околесицу. Редакцией «Рабочей культуры» командует пролеткультовец Бардин! Тот, что в прошлом году растоптал моего друга, поэта Ненашева, инвалида гражданской. Затравил, гадина, Митьку, заставил пустить пулю в лоб. Он, видите ли, написал контрреволюционную вещь – поэму о любви комсомолки и беляка, о переходе его в Красную армию, что немыслимо, по соображениям Бардина, ибо беляк тот перешел не по причине убеждений, а из-за какого-то там чувства!

Андрей посмотрел на Наума – перед ним стоял маленький редактор фронтовой газеты, бывший пулеметчик, участвовавший пусть в трех, но настоящих боях, – молоденький красноармеец Меллер.

– Попробуем урезонить Бардина, – решительно сказал Рябинин. – Я тоже кое-что сделал для нашей власти.

Наум пожал плечами:

– Разве что отца Полины попросишь, тогда подействует. Он, если внемлет, то и Бардина закопает… Хотя мне-то что? Переживу.

– Неплохая мысль, – обрадовался Андрей. – Кирилл Петрович жесткий, но неглупый человек, образованный. Он сможет понять.

Меллер кивнул:

– Он неглупый, но он Черногоров. Пойми: Чер-но-го-ров! Он – как революционный огонь – жжет все на своем пути, он справедливый и беспощадный. Ты не видал, что он творил с губернией лет пять назад! Черногоров вешал крестьян похлеще Столыпина и жег их не хуже Малюты. Я вернулся в город в двадцатом, так из Лопушиного Вражка несло таким смрадом, что дух выворачивало. Чекисты туда трупы беляков сваливали, расстреливали день и ночь… Э-эх, не играй с огнем, Андрюша! Раз уж разговорились мы с тобой вконец, скажу начистоту, как другу: по причине своей знаменитой фамилии твоя девушка для многих парней города запретна!

– Я знаю, Наум.

– Знаешь? Ничегошеньки ты не знаешь! – запальчиво вскричал Меллер. – Извини и послушай: полтора года назад Полина встречалась с неким Кармиловым, командиром полка Имретьевской кавбригады. Здоровенный был малый, красавец! Только мозги у него были набекрень – следствие контузии. По трезвости – золотой человек, умница, начитанный, скромный, а как напьется (что порой случалось) – начинал шашкой махать. Зверьем становился. Устраивал скандалы, драки. Мучилась твоя Полина с ним, решилась бросить ухажера, а он не отпускал. Приехала как-то раз к Кармилову ее мамаша разбираться, пыталась уговорить буяна мирно разойтись с дочерью. А он, на несчастье, был пьян. Полина же заперлась в соседней комнате. Ну, Кармилов мамашиным просьбам не внял, хуже – стал ругать ее и поносить. Чуть было до рук не дошло. Мамаша – в обратный путь.

А ночью заявился Сам. Он не вел бесед – взял да и застрелил Кармилова, как собаку, без разговоров. Дочь забрал, а его подручный Гринев представил дело так, будто Кармилов сам выстрелил в себя в хмельном беспамятстве. Вот такая история, – Меллер перевел дух. – Давай-ка присядем на скамейку, у меня ноги устали в этих чертовых ботинках.

Наум опустился на скамью. Андрей сел рядом:

– Все правильно ты рассказал. Однако я – не Кармилов. У меня к Полине другое отношение. Для меня нет ее прошлого – мы начали все заново. И давай-ка бросим эту тему.

– Конечно-конечно. Извини еще раз за откровенность, – поспешно проговорил Меллер.

– Благодарю за заботу. Далеко еще до стадиона?

– Да вон он виднеется, три минуты хода. Матч в котором часу начинается?

– В три.

– А сейчас сколько?

– Без четверти.

– Успеем.

Андрей закурил и поглядел на красивый трехэтажный особняк на противоположной стороне улицы. Давно не мытые, загаженные птицами окна и стены говорили о том, что дом нежилой. Это показалось Андрею удивительным, и он спросил Наума о причине запустения особняка.

– Так это ж дом Стратова, был такой домовладелец до революции, – пояснил Меллер. – Жили здесь когда-то различные буржуи. Квартиры аж в двенадцать комнат есть! Сейчас в него никто вселяться не хочет – дрова в зимнее время страшно как дороги, поди-ка обогрей этакую кубатуру, если потолки под семь аршин. Поначалу некоторые, конечно, брали ордера, вселялись, однако как отменили два года назад карточки на дрова – все съехали, побросали дорогущее жилье. Жилкомхоз выставил квартиры на продажу, думали, может, нэпманы купят. Они, конечно, интересовались, сам Татарников Сергей Андреич приезжал, глядел, да только не купил. Куда там! Наверное, даже ему не под силу содержать подобные апартаменты.