Изнанка судьбы - Алина Лис

— Я люблю смотреть бои. Не ради крови, как другие. Мне нравится наблюдать за сильными мужчинами, — короткий, но выразительный взгляд поверх обнаженного плеча.

— Лучше подождать за дверью, — хмуро сказал Рэндольф. — Я скоро закончу, и мы сможем поговорить.

Он не до конца понимал, зачем она здесь. И это тревожило.

Незнакомка рассмеялась, повела плечами, и платье легло на пол, открывая взгляду ее всю — стройные ноги, округлые ягодицы, тонкую талию.

Девушка снова завела за спину руки, чуть прогнулась в пояснице, выпятив попку. Медленно вынула заколки из прически, позволяя светлым локонам укрыть спину.

И лишь тогда повернулась.

В жесте, которым она прикрыла грудь, не было и намека на стыдливость, только желание подразнить. Медленно, красуясь, она подошла к бочке, коснулась пальчиком воды.

— Теплая, — улыбка на губах стала чуть более откровенной, приглашающей.

Вывернув голову, Рэндольф следил, как незнакомка обходит вокруг бочки. Взгляд приковала скользившая вдоль края импровизированной ванной рука девушки — красивая кисть с длинными пальцами, ухоженные полированные ноготки.

— Я знаю, что нужно мужчине после победы, — шепнула незнакомка и коснулась плеча Рэндольфа.

Это прикосновение словно разрушило напряженное ожидание и неуверенность, в котором пребывал фэйри. Он перехватил ее запястье, аккуратно отвел руку в сторону и посмотрел в лицо в упор.

— Не надо. Оденьтесь, леди.

Нежные губы дрогнули:

— Ты уверен?

— Мне бы не хотелось выгонять вас в таком виде, — равнодушно сказал Рэндольф. — Но я сделаю это, если вы не оденетесь.

Девушка была красива, но ее появление и поведение выглядели подозрительно. И он не хотел ее.

Он вообще не хотел никаких женщин, кроме одной.

Она скривилась в презрительной усмешке:

— Ты что, предпочитаешь мальчиков?

Фэйри встал. Одним движением перемахнул через край бочки и, заломив девице руку, потащил ее обратно к брошенному платью.

— Две минуты.

Незнакомка бросила на него еще один быстрый взгляд и, словно убедившись в чем-то, начала поспешно одеваться. Натянув платье, подняла руками волосы, открыв взгляду длинную шею:

— Не поможешь?

Рэндольф молча застегнул крючки. В мыслях как будто поселился и не умолкал тревожный звоночек, намекая, что он что-то упустил.

Девица расправила подол. С осанкой и достоинством королевы проследовала к выходу. Обернулась, чтобы смерить его презрительным взглядом. Все тем же волнующим голоском выдала ядовитую тираду, обозвав фэйри разом кастратом и мужеложцем. И наконец ушла.

Он поморщился и потянулся к полотенцу. Что это было? Чего она добивалась?

Нет, в жизни Рэндольфа были женщины, которые сами предлагали секс. Такие, как его первая женщина — ершистая воительница с повадками мальчишки-сорванца. Колючая снаружи и ранимая внутри. Они были вместе несколько лет. Фэйри так и не понял, на что она тогда обиделась, почему ушла, швырнув на прощание сотню гневных слов.

Они все уходили. Сначала чего-то требовали, а потом уходили. Рэндольф сожалел, но не знал, как дать им то, чего они хотели.

А вот Элисон ни о чем не просила, хотя ей он бы отдал что угодно.

Просто ушла.

Но эта незнакомка с татуировкой… Ни одна женщина не предлагала ему себя так бесстыдно, так… профессионально.

Да, профессионально.

Он замер, поймав наконец ускользавшую мысль.

Хризантема на плече. Традиции публичных домов Дал Риады одинаковы в Рондомионе и Братсмуте. Куртизанки высшего класса получали метку в виде благородного цветка вместе с новым именем.

Жрицы любви, обученные этикету, музыке, танцам, искусствам поддерживать светскую беседу и доставлять наслаждение мужчине. По слухам, среди них было немало полукровок. Даже родовитые фэйри порой не брезговали срывать цветы наслаждений в этом саду.

Открытие заставило задуматься. Чего хотела от Рэндольфа золотая хризантема?

Элисон

Мне нравилось даже просто брать в руки флейту, которую фэйри упорно именовали неблагозвучным словом «чейнадх». Каждое прикосновение к ее темному полированному телу было радостью, каждый взгляд напоминал о Рэндольфе. Моем Рэндольфе.

Не знаю, можно ли было сказать, что я играла на ней? Или она на мне? В наших взаимных прикосновениях было что-то интимное, музыка, которую они рождали, полнилась образами, иные из которых получались настолько яркими, что я могла видеть их во всех подробностях, стоило прикрыть глаза. Чаще всего это были случайные картины из мира фэйри, но иногда и мои собственные воспоминания. Не те, что покоились на дне черных дыр. Обычные, безопасные. Зимняя охота. Бал в Гринберри Манор. Первый поцелуй с заезжим офицером — нелепый и смешной…

Иногда рассказ флейты подступал к запретному, но я научилась ловить первые признаки этого опасного соседства и уводить музыку в сторону, подальше от запаха жженых трав и крови. И только память снова и снова возвращалась к троим детям на вершине заросшего вереском холма. Два мальчика и одна девочка…

Мы провели в Братсмуте неделю, ежедневно давая представления. Потом снялись с места и направились по перешейку на юг. Я даже не сразу поняла, что впервые в жизни оказалась в другой стране. Север Анварии мало отличался от Дал Риады. Те же деревеньки, избушки, крестьяне. Та же нищета. Даже язык тот же самый, только говорили анварцы мягче и шепелявили, а ударения ставили в начале слова.

Дороги, села, деревенские ярмарки. Любопытство и враждебность пейзан. Взгляды в спину, шепот «из этих». Восторг в глазах тех же пейзан во время представления.

— Почему они не любят нас? — спросила я Тильду.

Та пожала плечами и сказала «Люди» так, словно это все объясняло.

— А за что им нас любить, девочка? — откликнулся Ринглус. — Мы чужаки и выглядим странно. Люди боятся странного, они любят его только связанным и выставленным в клетке на потеху.

— Но почему они нас терпят?

Он усмехнулся в бороду:

— Потому что рядом с нами любой крестьянин может почувствовать свое превосходство. У нас нет дома, а у него есть. И он может дать нам медяк, а может не дать. Мы умеем такое, что и не снилось забитым холопам, но живем их милостью.

Я, наверное, действительно сумасшедшая. В этой жизни не было пышных платьев, дорогих духов и возможности каждый день принимать горячую ванну. В ней нужно было заниматься неприятным и грязным трудом, мерзнуть ночами от холода, терпеть непогоду и враждебность простолюдинов, в глазах которых мы мало чем отличались от обычных бродяг. Но мне все равно она нравилась больше, чем наполненная изысканным тоскливым бездельем жизнь Элисон Майтлтон.