Богиня зеленой комнаты - Виктория Холт

Он с нетерпением ждал ее в гостинице, которую сам выбрал для их встречи.

— Что случилось, Уильям, вы больны?! — закричала она, увидев его. Он взглянул на нее и покачал головой. Было заметно, что он едва сдерживает слезы.

— Я не поняла вашего письма. «В последний раз». Что случилось?

Он колебался, ему никак не удавалось найти нужные слова.

— Случилось, Дора, дорогая Дора, случилось.

— Вы хотите сказать, что нам надо расстаться? Он кивнул.

— Но почему? Почему... после стольких лет?

— Так нужно.

— Вам приказали? Это приказ... регента?

— Мы должны это пережить вместе, — ответил он.

— Мы столько пережили вместе, Уильям, за последние двадцать лет... Если мы будем вместе, я смогу пережить все...

— Но... жить не вместе. Нам придется разъехаться. Мы должны жить отдельно. Я должен... жениться. Моя мать, Ее Величество, королева... ясно дала мне понять, что это мой долг.

Он начал говорить сбивчиво и быстро:

— Есть только одна наследница — Шарлотта. Регент отказывается жить со своей женой. Жена Фреда бездетна. Они считают, что я обязан.

— Жениться...

— Пока еще не поздно.

— И это значит...

— ...что мы должны расстаться. «Я теряю сознание, — думала она. — Но не имею права, я должна быть сильной. Я должна постараться понять. Я должна быть мужественной...»

— Дети...

— Все дети будут обеспечены. И вы тоже. Снова то же страстное желание убедить ее, что все будет в порядке.

— Но сейчас... после стольких лет...

— Дора, поверьте, я всегда буду любить вас. Но у меня есть долг перед государством... перед моей семьей. Мне это постепенно внушили. Я должен исполнить его.

Она медленно подошла к креслу и опустилась в него.

— Вы женитесь?

— Я должен, Дора.

— И вы хотите жениться?

— Это не мое желание. Я весь в долгах. Я больше не могу так жить. Кредиторы не позволят. И у меня есть долг перед государством и перед семьей.

Он повторял без конца одно и то же — долг перед государством и перед семьей. И когда этого было мало — деньги.

— Я понимаю! — тихо сказала она.

Он подошел к ней и положил ей руки на плечи.

— Я знал, что вы поймете. Вы всегда были необыкновенной женщиной. «Дора все поймет», — говорил я себе.

«Поймет! Это конец моей жизни, — думала она. — Я не могу его потерять, это значит потерять все, чем я дорожу».

Она прекрасно знала, что больше, чем слава и известность, ей была нужна ее семья — ее муж, ее дети.

— Дети... — сказала она чуть слышно.

— О детях позаботятся. Не волнуйтесь. Все будет сделано по закону. Не о чем беспокоиться.

«Не о чем беспокоиться»! — Я теряю все, и... не о чем беспокоиться!

— Я не разлучу вас с детьми, — сказал он. — Вы сможете видеть их, когда захотите. У вас будет рента. Я позабочусь об этом. Я позабочусь обо всем. Вы здоровы? Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя так, словно моя жизнь кончается... — ответила она.

У нее никогда не было времени, чтобы радоваться, думала она, сейчас ей некогда горевать. Как часто, чувствуя себя счастливой в Буши, она вынуждена была напоминать себе о непрочности своего благополучия. У нее всегда были контракты, которые надо было отрабатывать, ей всегда приходилось думать о заработках. И вот теперь, измученная и обессиленная, желающая только одного — спрятаться от всех, — она не может позволить себе в тишине пережить свое горе, потому что ей следует позаботиться о детях.

Старшие сыновья были далеко от дома, младшие — пока еще в Буши. Она должна подумать об их будущем. Уильям сказал ей, что все будет в порядке, но может ли она доверять ему? Все время, что она считала его верным мужем, — а именно так она воспринимала его, несмотря на все, — он думал о том, как ее оставить.

Буши — его прекрасные лужайки, уютные комнаты — дом, который она любила так, как уже не полюбит ни один другой, в котором прошли счастливейшие дни ее жизни, — даже Буши изменился за эти дни. Слуги тоже изменились. Они украдкой «осматривали на нее. Они знали. Было ли им известно что-нибудь прежде, чем она сама узнала? Конечно, было.

Малыши были очень рады ее возвращению.

— Мама приехала! — закричал девятилетний Ольфус и повис на ней. «Сколько еще он пробудет со мной, — подумала Дороти, — сколько времени осталось до того дня, когда его отправят на какой-нибудь корабль? Элизабет, Август, Августа и Амелия». Она поцеловала каждого.

— А где Софи? — спросила она.

— Она уехала с папой, — был ответ, иее сердце сжалось.

Не собирается ли он отобрать у нее детей? Она сжала губы. Этому не бывать никогда. О, да, ей некогда предаваться горю, она должна бороться.

В тот же день приехали дочери с мужьями. Глаза у Фанни горели от всевозможных предположений. Ее сопровождал Алсоп; Дороти никогда ему не доверяла, считая, что он женился на Фанни из корыстных соображений. Бедная Фанни! Доди и Фредерик Марч. Она любила Фредерика больше других зятьев, хотя считала, что полковник Ховкер мог бы стать ей более надежным другом. По крайней мере, он лучше разбирается в разных делах, он сам вращается в том же обществе, к которому принадлежит и Уильям, и она сама. «Теперь все будет по-другому», — подумала она.

Люси нежно поцеловала ее — всегда самая ласковая из старших дочерей.

— Мама, мы узнали новость. Я не могла в это поверить. И Самуэль сказал, что мы должны к тебе приехать.

Фанни язвительно произнесла:

— Он, как все мужчины. Ему нельзя доверять. Он мне никогда не нравился. Он все никак не мог забыть, что он сын короля. Притворялся, что не думает об этом, но все равно... Когда подумаешь, сколько денег...

— Замолчи! — резко оборвала ее Дороти. — Я не желаю слышать ни единого плохого слова о герцоге. Он всегда вел себя вежливо и достойно. И он... вынужден так поступить под давлением своей семьи.

Фанни смотрела на мать в изумлении:

— И ты в это веришь? Он волочился за этой наследницей все лето!

— Фанни, я просила тебя замолчать!

Полковник Ховкер взял Дороти за руку. — Дело сделано. Сейчас мы должны быть уверены в том, что обо всех и обо всем позаботятся.

«Да, — подумала Дороти, — у меня есть основания для добрых чувств к этому человеку».

Уильяму не терпелось продолжить свое ухаживание, и он на всех парах умчался в Рэмсгейт, прихватив с собой пятнадцатилетнюю дочь Софи, чтобы придать своему поведению вполне добропорядочный вид и показать всем, что не имеет предосудительных намерений.