Мертвые из Верхнего Лога - Марьяна Романова

Почему она шла за ним?

Было около одиннадцати вечера, небо ясное, надкушенная луна лила тусклую ртутью на верхушки елей. Ладе совсем не было страшно, даже несмотря на странный антураж: молчаливый неулыбчивый незнакомец, лес, ночь. Наоборот, рядом с ним она чувствовала себя надежно защищенной.

Долго ли шли, Лада не помнила. Да и что было потом, вспоминалось нервным пунктиром. Ее уронили на мох, теплый и влажный, луна плясала канкан над головой, горячее дыхание мужчины пахло смолой и патокой. Девушку словно терзала стая волков, она чувствовала на теле десятки рук, хотя мужчина был один. Треск ткани, сбившееся дыхание, глухой вскрик, с утробным бульканьем вырвавшийся из горла, дугой выгнутая спина, влага на бедрах, соль и мед на губах, горячий пульс в висках… А в какой-то момент Лада разглядела лицо мужчины — глаза его были странно пусты.

Она пришла в себя утром. Во рту было сухо, больно ломило спину, и почему-то хотелось плакать. Как будто ей душу вспороли и выпотрошили внутреннее солнышко. Девушка и заплакала — беспричинно, горько, как ребенок.

Кто-то потрепал ее по плечу. Вздрогнув, Лада обернулась и обнаружила, что ночной мужчина все еще рядом. Сидит, прислонившись спиной к березе, смотрит пристально и серьезно. И вот что удивительно: Лада вся помятая — сухие травинки в спутанных волосах, порванное платье, под ногтями земля, на ляжках запекшаяся кровь, а он — аккуратно причесан, свеж, и рубаха словно только что поглаженная.

— Пойдешь со мной? — спросил мужчина буднично.

И Лада сначала машинально ответила: «Да!» — а только потом уточнила: когда, куда и кто он, собственно, такой.

— Меня зовут Хунсаг. Пока этого достаточно.

— Как? — округлила прояснившиеся глаза Лада. — Что за имя такое странное?

— Уж какое есть, — скупо усмехнулся он. — Так пойдешь? Или я зря здесь время трачу?

— А… Что же я своим скажу?

— Ты им напишешь. Позже.

— А мы… далеко поедем?

— Не очень. И не поедем, а пойдем. Пешком.

Лада закусила нижнюю губу. Если пешком, стало быть, это совсем рядом. Значит, близко к своим — к маме, сестрам, подруге Галине. Она сможет вечером сбегать домой и предупредить. И тогда никакого письма не понадобится. А ему можно ничего и не говорить, Хунсагу-то. Вон как смотрит — вроде бы и ласково, а с холодком.

Вот все удивятся, когда она расскажет! Все это так на сказку похоже, даже не верится. Только вот… В сказках-то принцы встают на одно колено и предлагают сердце и полцарства еще до того, как по ляжкам будущей принцессы потечет кровь.

— Женой моей будешь, — словно мысли ее прочитав, сказал Хунсаг. Сказал утвердительно и ни капельки не волнуясь.

Лада поднялась с земли и одернула порванную юбку.

— Где же ты живешь? В деревне или в городе? Как я появлюсь там в таком виде?

— Не переживай. Тебе больше не придется заботиться о таких вещах. Я это беру на себя.

Напружинив длинные сильные ноги, он одним точным кошачьим движением поднялся с земли. И Лада пошла за ним. Попыталась еще о чем-то расспросить, но мужчина не ответил, только ускорил шаг. Шел он немного быстрее Лады — так, что девушка не могла догнать его и пойти рядом. До самого вечера она больше не увидела его лица — только затылок и спину.

Двигалась Лада в каком-то оцепенении, не мечтая и не предвкушая, полностью отдалась ходьбе, мерному своему дыханию. И только когда покрасневшее солнце коснулось еловых верхушек, вдруг осознала, что идут они целый день, без отдыха, а вокруг все тот же лес.

И снова странный спутник словно прочитал ее мысли. Хунсаг остановился так резко, что Лада, споткнувшись, налетела на его спину.

— Здесь, за теми березами, есть родник. Можно попить. У нас есть четверть часа, потом придется идти дальше.

— Но я устала! — возмутилась Лада. — Я голодная! Если бы ты сказал, что это так далеко, я бы лучше машину наняла. Заодно и вещи мои сразу перевезли бы.

Лицо Хунсага оставалось непроницаемым.

— На машине к нам не проехать. А если устала… Подойди, сейчас все пройдет.

Лада доверчиво сделала шаг вперед, он протянул руки, и длинные смуглые пальцы запутались в ее волосах. Девушка и понять ничего не успела, как голова ее вдруг взорвалась оранжевым фейерверком боли. У нее перехватило дыхание. Никогда Лада не испытывала ничего подобного — ни когда, упав с лошади, сломала руку в двух местах, ни когда, неловко споткнувшись, вылила на ногу кастрюлю кипящего варенья (шрамы на всю жизнь остались, и на клубничное варенье она смотреть без гримасы не могла).

«Заманил в глушь… Убить меня хочет… Поверила, идиотка…» — пронеслось в голове.

Но боль отступила так же резко, как и появилась. Прояснившийся взгляд уткнулся в спокойное лицо мужчины. Лада открыла было рот, чтобы выпустить на волю накипевшее: совратил, завел неведомо куда, жаждой и голодом уморил! Но Хунсаг опередил ее:

— Больше ведь нет усталости, правда?

И прислушавшись к себе, девушка с удивлением поняла, что он прав. В гудевших ногах вдруг появилась такая легкость, точно из лодыжек выросли невидимые крылья. Хотелось бежать вперед, бездумно и весело, как ребенку, для которого цель — не конец пути, а сам факт непрерывного движения. В животе было тепло и тяжело — голод с испуганным реверансом отступил.

— Как же так? — изумленно прошептала Лада.

И тогда Хунсаг наконец ей улыбнулся — впервые за этот длинный день.

Странно, но улыбка делала его старше. Обычно бывает наоборот.

— Я тебя научу. Позже. Если ты, конечно, захочешь.

И они продолжили путь.

Глубокой ночью, когда уставшие глаза едва могли разобрать, куда ступать, лесное бездорожье наконец перешло в явственную истоптанную тропинку. По ней путники шли еще около часа и наконец уперлись в дощатый забор, глухой и высокий.

— Пришли, — коротко объяснил Хунсаг. — Это и есть мой дом.

Так Лада попала в лесную деревню.

В ту ночь она была слишком уставшей, чтобы удивиться и смутиться происходящему вокруг. Хунсаг привел ее в пахнущий недавно спиленным деревом небольшой дом — две комнаты, горница да кухонька с печкой. Лада рухнула на застеленную грубоватым льняным бельем кровать и провалилась в сон, как в омут.

Потом она будет и плакать, и просить отпустить или хотя бы убить ее, и умолять его принадлежать ей одной, и кричать ему в лицо: «Сдохни! Сдохни!» Все это будет потом…

Когда выяснится, что двери лесного поселения работают только на вход. Что в лесу живет (правильнее сказать — «обитает», потому что звонкое «живет» едва ли применимо к нежити) нечто страшное.

Когда ей объяснят правила: нельзя есть ничего, кроме трав и корений; нельзя задавать вопросы и обращаться к Хунсагу напрямую; нельзя носить обувь; нельзя не явиться на утренний и вечерний молебен; нельзя связаться с родными. Нельзя, нельзя, нельзя…