Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

— Ее зовут как-то вроде Ольга Вирмакова, — сообщил Бауэр.

— Русская?

— Да, из Санкт-Петербурга. Там живет и ее мать. Я думаю, она тут нелегально, то есть только по туристической визе. Поэтому она и не вызвала полицию.

— О’кей. Ну и?

— Я туда случайно зашел. Она… Ну, в общем, она сидела на кровати, словно ей было плохо или что-то вроде этого.

— Где она сейчас? — спросила Мона.

— Один из врачей «скорой помощи» занимается ею.

— Это ты организовал?

— Я, — сказал Бауэр таким тоном, словно не был уверен, правильно ли он поступил. — Ты была наверху с Клеменсом, вот я и подумал…

— Да все в порядке. Ты имеешь право принимать такие решения. А ты с ней до этого…

— Да.

— Что?

— Я говорил с ней. До прихода врача.

Мона посмотрела на него.

— Хорошо, — только и произнесла она. — И что она рассказала?

— Сначала она была, ну… очень взволнована. Но мне удалось успокоить ее. Она довольно хорошо говорит по-немецки.

— Хорошо, Патрик. Так что она сказала?

— Она вчера вечером рано отправилась спать, около девяти. Ее комната с ванной и прочим находится рядом с кухней. Убийца, очевидно, этого не знал, поэтому он и не нашел ее.

— Ну и? Что же произошло?

— Плессен и его жена около десяти часов поужинали и сами убрали со стола.

— Это нормально? Они часто так делали?

— Да. Но Плессену еще раньше кто-то позвонил по телефону, и он выглядел потрясенным, как она сказала. Он сильно побледнел. Однако она не знает, кто звонил, а он ничего ей не сказал.

— Наверное, звонил Бергхаммер, — предположила Мона. — По поводу его сестры.

— Может быть. В любом случае, с ее слов, он был очень бледным. Потом он отправил ее спать. Среди ночи — она не знает точно, во сколько, — она проснулась от звука, похожего на выстрел. И сразу же услышала крики и топот ног над головой. Потом она встала и прокралась наверх. Она взяла нож на кухне и поднялась по лестнице, и там она увидела убийцу. Он стрелял. Она видела, как он застрелил полицейского, который должен был охранять Розвиту Плессен. Это было перед ванной.

— Женщина разглядела его лицо? Лицо убийцы?

— Не совсем. Но это был молодой человек, в этом она уверена. Худощавый крепкий молодой человек.

— Цвет волос, рост? Или было слишком темно?

Патрик с сожалением оторвался от своих заметок.

— Нет, было светло. Как она сказала, в доме было чуть ли не праздничное освещение. Но она очень боялась. Она от ужаса толком не рассмотрела его. Худощавый, короткие светлые волосы, и больше она ничего не помнит.

Мона вспомнила соседку Сони Мартинес. Она тоже видела в день убийства мужчину, который стоял перед дверью квартиры Сони. Правда, он был в футболке с капюшоном.

— О’кей, — сказала она. — Дальше.

— Затем она побежала по лестнице вниз, в свою комнату. Закрыла дверь на ключ, молилась и плакала.

— Убийца видел ее?

— Она точно не знает. Кто-то, возможно, преступник, ходил по всему дому. Она слышала, как он ходил, и думала, что он искал ее. Но он не пытался открыть дверь ее комнаты. Может быть, он ее просто не нашел, комната не очень заметна. Дверь узкая, можно подумать, что она ведет в кладовую для продуктов. И потом, она не уверена, что он видел ее.

— Что она делала дальше?

— Просидела остаток ночи на кровати, потому что была сильно напугана.

— У нее в комнате нет телефона?

— Нет.

— Мобильный телефон?

— Говорит, что нет.

— Я ей не верю. У нее он, конечно же, есть, экономка или домработница должна иметь мобильный телефон. Скорее всего, дело обстоит так, как ты сказал: она здесь нелегально, поэтому и не вызвала полицию.

— Может быть, — сказал Патрик.

Его голос звучал увереннее и бодрее, чем прежде, и казалось, что за последние минуты он стал выше ростом.

— Где она сейчас? — спросила Мона.

Ей надо было двигаться, что-то делать, чтобы снять сковывающую усталость.

— Только что была в гостиной с врачом.

— О’кей, я сейчас пойду туда. А ты поставь остальных в известность, что совещание в двенадцать. И Патрик…

— Да?

— Ты молодец. Я надеюсь, что это позволит нам сделать огромный шаг вперед.

— Спасибо, — Бауэр поднялся и, казалось, опять не знал, куда девать свои руки.

Он засунул их в задние карманы джинсов. Выглядело это довольно комично, особенно когда он двигался, и Мона с трудом подавила смех, хотя, конечно, обстановка к этому не располагала, совсем наоборот. Тяжело, словно старуха, она подтянулась к перилам из черного полированного дерева. В голове промелькнула мысль о том, кто же унаследует теперь виллу, если Плессен тоже помрет, и что если бы она была наследницей, то ни за что бы не согласилась сохранить за собой этот дом. «Даже принять в подарок», — подумала она и пошла в гостиную к единственной стоящей свидетельнице, которой располагала особая комиссия «Самуэль».

Пятница, 25.07, 10 часов 47 минут

Ольга Вирмакова, или как там ее звали, оказалась маленькой толстой женщиной в возрасте около пятидесяти лет. Она лежала на одном из обтянутых белой кожей диванов. Первое, что бросилось Моне в глаза, были огромные желто-голубые кеды, торчавшие над боковиной дивана, наверное, потому, что врач посоветовал ей положить ноги повыше. Больше в гостиной никого не было, лишь выдвинутые ящики, снятые со стен картины и сдвинутая со своих мест мебель говорили о том, что тут уже побывало множество людей, искавших следы, которые мог оставить преступник. Но к этому времени люди из отдела по фиксации следов, выезжавшие на происшествие, уже уехали, «скорая» — тоже. Вместо них в ближайшие минуты должна подъехать машина для транспортировки трупов, которая заберет мертвецов в институт судебной экспертизы. Фишер сейчас разговаривал с клиентами Плессена, которые с восьми часов стояли перед воротами, напуганные видом мертвых полицейских. Шмидт, Форстер, Бауэр и оба сотрудника из федерального ведомства по уголовным делам, наверное, еще находились в этом огромном доме, в то время как Клеменс Керн уже, скорее всего, был в городе и сидел за своим компьютером, пытаясь найти почерк преступника, похожий на почерк того, кто побывал в этом доме, и таким образом идентифицировать убийцу.

Керн был суперклассным специалистом в своем деле, в этом Мона не сомневалась, как не сомневалась в смысле и цели всеобъемлющего анализа преступления. Но старую, добрую, тяжкую и утомительную, часто ведущую в тупик работу следователя он не мог заменить. А эта работа состояла, прежде всего, в том, чтобы задавать вопросы — себе, прямо или косвенно причастным к делу лицам — всем тем, кто думал обойтись одной теорией, а всего лишь сотрясал воздух; и всем тем, кто с твердостью скалы верил, что ничего не знает, — это иногда было правдой, а иногда и нет. Задавать вопросы, именно правильные вопросы — вот в чем состояла их работа. Даже самые лучшие, самые откровенные свидетели были как поезда, которые следовало ставить на соответствующие рельсы, потому что иначе они отправлялись не в том направлении.