Жюльетта. Том I - Маркиз Де Сад

— Знаешь, Делькур, — сказала я, как только пришлав себя и смогла трезво оценить происшедшее, — ты, должно быть, удивленнеобычным приемом, который я тебе оказала, возможно, тебя шокировало мое поведениеи мой натиск, быть может, ты даже принимаешь меня за потаскуху? Несмотря на всемое презрение к тому, что на языке идиотов зовется репутацией, я должнасказать, что оказала тебе честь не в силу своего кокетства или физиологическойпотребности, а только в силу моего необычного образа мысли. Ты —профессиональный убийца, к тому же обладатель редкого в своем роде члена. Но нетвой член, а твоя профессия возбудила меня, и мне в высшей степени наплевать,что ты обо мне думаешь — презираешь или ненавидишь. Ты меня удовлетворил, яполучила от тебя все, что хотела, а все прочее не имеет значения.

— О, небесное создание, — отвечал Делькур, —не презрение и ненависть я чувствую к вам, а глубочайшее почтение. Вызаслуживаете поклонения, я боготворю вас и удивлен только тем, что ваш экстазвызван фактом, который обычно вызывает у других отвращение.

— Это не имеет никакого значения, — повторилая. — Это просто дело вкуса, а вкусы у всех разные; меня, например,привлекает в тебе именно то, что отталкивает ординарных людей, так что этовсего лишь распущенность с моей стороны, и не вздумай вообразить себе что-тоиное. Мои отношения с министром ограждают меня от любых интриг — заруби этосебе на носу. Мы проведем вместе сегодняшний вечер, а, если я захочу, то и всюночь, и на этом конец.

— Да, сударыня, — почтительно ответил он, — иот вас я жду только протекции и снисходительности.

— На другое ты и не можешь рассчитывать, но взамендолжен исполнять все, что подскажет мне мое воображение. Хочу предупредитьтебя, что оно безгранично и порой заходит очень далеко.

Делькур снова начал ласкать одной рукой мою грудь, другой —клитор, а языком достал до самой гортани; через несколько минут мне этонадоело, я велела ему оставить свои глупости и ответить на некоторые вопросы.

— Для начала скажи, почему Сен-Фон заставил тебяударить меня в тот раз? Эта мысль до сих пор не дает мне покоя.

— Распутство, сударыня, чистейшее распутство. Вы жезнаете министра: у него такие оригинальные вкусы.

— Значит он вовлекает тебя в свои оргии?

— Только когда я бываю в Париже.

— Он тебя содомировал?

— Да, сударыня.

— А ты его?

— Разумеется.

— А не приходилось тебе пороть его?

— Весьма часто.

— О, дьявольщина, я обожаю такие упражнения! Что же тыостановился? Ласкай меня… Вот это другое дело. А не заставлял он тебя истязатьдругих женщин?

— Иногда такое случалось.

— Может быть, тебе приходилось делать еще кое-что?

— Позвольте мне сохранить секреты министра, сударыня.Впрочем, любое ваше предположение может оказаться правдой, поскольку вам хорошоизвестны вкусы и привычки его светлости.

— А не слышал ли ты о его планах против меня? —Насколько я знаю, сударыня, он очень вас уважает и доверяет вам; он к вампривязан, можете мне поверить.

— Я отвечаю ему тем же: я его обожаю и, надеюсь, онзнает об этом. Однако коли ты не хочешь быть откровенным, давай поговорим одругом. Скажи на милость, как тебе удается жить такой жизнью, неужели из глубинтвоей души не взывает голос жалости к несчастным, которых ты хладнокровноубиваешь именем закона?

— Знаете, сударыня, в нашей профессии можно достичосновательной и научно объяснимой жестокости только благодаря принципам,которые совершенно неизвестны людей.

— Выходит, все дело в принципах? Я хочу, чтобы ты рассказало них подробнее.

— Они взрастают на почве абсолютной бесчеловечности;наше воспитание начинается в раннем возрасте, с детства нам прививают системуценностей, в которой человеческая жизнь не стоит ровным счетом ничего, а законрешает все. В результате мы, не моргнув глазом, можем перерезать горлоближнему, точно так же, как мясник режет теленка. Разве мясника тошнит отсвоего занятия? Да он даже не знает, что это такое. Вот так же обстоит дело снами.

— Я понимаю, что исполнять закон — твоя профессия. Акак ты относишься к тому, чтобы сочетать работу с удовольствиями?

— Положительно, сударыня. Как может быть иначе?Искоренив в себе предрассудки, мы уже не видим в убийстве людей ничего дурного.

— Как? Разве ты не считаешь злом убивать людей?

— Прежде всего позвольте спросить вас, что такоеубийство? Если бы уничтожение живых существ не было одним из фундаментальныхзаконов Природы, тогда я бы поверил, что оно оскорбляет эту непостижимуюПрироду, но поскольку не бывает природных или естественных процессов, гдеразрушение не служит необходимым элементом мирового порядка, и поскольку онасозидает только благодаря разрушению, совершенно очевидно, что разрушительдействует заодно с Природой. Не менее очевидно и то, что тот, кто отказываетсяот разрушения, глубоко оскорбляет ее, так как — ив том нет сомнения — только засчет разрушения мы даем Природе средства для созидания, следовательно, чембольше мы уничтожаем, тем больше мы ей угождаем; если убийство — основатворчества Природы, тогда убийца — вернейший ее служитель; и вот, осознав этуистину, мы, палачи, полагаем, что свято выполняем свой долг перед нашейпраматерью, которая питается убийством.

— Но в таких доктринах содержится зерно их собственнойгибели.

— И тем не менее они верны, сударыня. Ученые имыслители могли бы доказать это гораздо лучше меня, но исходный момент ихрассуждений будет тот же.

— Знаешь, друг мой, — перешла я к главному, —ты достаточно усладил меня, и мне хватит этого на всю ночь, кроме того, тыподал мне мысль, которая подобна искре, попавшей в бочку с порохом. Здесь, вдоме, есть три узника, тебя вызвали сюда для того, чтобы ты их казнил. Поверь,я с огромным удовольствием буду наблюдать за этим зрелищем; ты обладаешьбольшим опытом в таких делах, и я прошу тебя объяснить мне всю механикуподобного акта. Я верно поняла, что только распутство помогает тебе победитьглупый предрассудок? Ты только что убедительно показал, что убийство скорееслужит Природе, нежели ее оскорбляет…

— Что же вы хотите знать, сударыня?

— Правда ли, как я слышала, что вы, палачи, способнысовершить убийство и получить от него удовольствие, только думая И о нем как опредмете распутства? Словом, я тебя спрашиваю: правда ли, что во время казнитвой член поднимается?

— Нет никакого сомнения, сударыня, что похотливость ираспутство логически приводят к мысли об убийстве, и всем известно, чтопресыщенный человек должен обрести утраченные силы, совершая то, что глупцамугодно называть преступлением: мы ввергаем жертву в необыкновенный трепет, егоотголоски в наших нервах служат для нас самым мощным стимулом; какой толькоможно себе представить, и вся затраченная до этого энергия вновь вливается внаше тело одновременно с агонией жертвы. Вообще убийство считают одним из самыхнадежных двигателей распутства и самым, кстати, приятным; однако неправда, чтодля совершения убийства непременно надо находиться в пылу страсти.Доказательством служит исключительное спокойствие, с каким делают свое делобольшинство моих коллег; конечна, они испытывают какое-то волнение, но этосовсем не то, что страсть, охватывающая распутника или страсть того, ктоубивает из мести, из жадности или же просто из-за своей жестокости. Это говорито том, что есть разные виды убийства, И только один из них связан сраспутством; однако это не означает, что Природа предпочитает какой-тоопределенный вид.