1993 - Сергей Шаргунов

– Покажи личико! Покажи! Ну, покажи, сука!

– Ох. ел? – из-за омоновца вынырнул следующий, молодой и рослый.

Он размашисто занес дубинку, чтобы хлестнуть без жалости, рассекая залысину, отнимая сознание, обрушивая большое тело на асфальт.

Но тотчас длиннющая доска упала рослому навстречу, и, заслоняясь от нее щитом, он забыл хлестнуть, а Виктор, глянув через плечо, увидел, что не один – за ним, почему-то все с досками, обломанными, остроконечными или длинными, толпились грозные люди. Он понял, что отступившие стягиваются обратно.

– Вся ладонь в занозах… Как вынимать? – услышал он чье-то ворчание.

– Бей! – закричал Виктор и ринулся вперед со сжатыми, налившимися свинцом кулаками.

Оба омоновца неуклюже бросились наутек и развернулись со злорадным гиком: за ними и с ними резво двигалось их родное полчище. Кучка у метро была разгромлена: ни крика, ни флага, сплошные зеленые каски, бесконечные каски… Омоновцы накатывали – в своих касках похожие на желудей. Сбоку, облитый разноцветной кровью “Арлекино”, растянув шеренгу, чуть медленнее, тоже шел ОМОН, белые шлемы.

– Шесть долларов за час! – женский глубокий крик.

– Шесть долларов за час! – закричал Виктор, инстинктивно пятясь и думая, что диспозиция всё время меняется.

– Шесть долларов за час! Шесть долларов за час! – с напором заладило множество голосов.

Какие-то черные штуки полетели над головой, по-птичьи, наперегонки. Виктор, слыша, как звучно отзываются щиты впереди и сбоку, понял: это летят выломанные куски асфальта.

Внезапно в унисон одним паролем затрещали рации – омоновцы разом взмахнули дубинками и побежали.

– В клещи берут, – пропел кто-то панически.

Теперь омоновцы молотили и месили вокруг, свирепо, наотмашь, добавляя ботинками.

Люди сопротивлялись, но лишь раззадорили тех, кто был сильнее: в первую минуту раздавались звяк и скрежет противоборства, во вторую – попадали на асфальт доски, железки, флаги, а в третью – ОМОН всё прибывал и сдавливал – начали падать тела. Кто падал бесчувственно, кто с криком, кто молчком, закрывая голову, пока остальные, уцелевшие, неслись прочь.

Виктор, схлопотав по ребрам и уже ушибленному плечу, мчал Красной Пресней под большой топот – бежали впереди него и позади, с тротуара выплескиваясь на дорогу. Сейчас он хотел одного: спастись. За спиной остались стук и рев, старик, которого пинали, как мешок, и загнанный плач растрепанной женщины, потерявшей платок и тянувшей на себя запертую дверь клуба.

По переходу Виктор метнулся на другую сторону, к зоопарку, и вскоре был у метро “Баррикадная”.

Его приманил черно-желто-белый высоко поднятый флаг и сборище, разраставшееся на глазах. Напротив туманной, смутно горевшей сталинской высотки, распахнув двери и сияя, застыл троллейбус.

– Братья! С нами Бог! – бушевал парень, кожанка с массивными металлическими заклепками. – Айда перевернем!

– Братцы! – кричала пронзительно, глядя на него с обожанием и словно бы ему лично, маленькая хрупкая девушка, тоже в косухе.

Парень подпрыгнул и, дернув канаты, сорвал рога с проводов.

– Навались! – К Виктору повернулся скуластый мужик с резкими ссадинами на лбу и алым флажком из советского детства, торчащим за ухом.

– Не роняйте его! – распоряжался немолодой мужчина с доблестной выправкой, в двубортном горчичном плаще. – Давайте машины останавливайте… Вы, вы и вы… – Он выбирал убежденным кивком, и ему подчинялись. – А вы толкайте…

Часть людей и знаменосец (бравый горбун с флагом на длинной удочке) высыпали на проезжую часть, размахивая руками, как будто ловят машины, и крича по складам:

– По-бе-да!

– Помоги! – Виктор увидел большеглазую женщину в сигнальном жилете лимонного цвета, по жилету было понятно, что это водитель троллейбуса. – Из кабины… меня… хулиганы… жизнь какая… куртка моя в парке… простужусь… Дорогой, помоги! – Дорогой, которого она зазывала двумя руками, был мент, невозмутимый и как бы довольный, молчаливо наблюдавший со стороны.

Облепив троллейбус сзади и по краям, где были открыты двери, люди покатили его, осторожно поворачивая, начиная перегораживать улицу.

– Э! Э! – ожил мент, нерешительно подаваясь вперед.

На него зашумели, точно заметили только сейчас. Он сорвал с себя рацию и, что-то обиженно бормоча в нее, переваливаясь, заспешил прочь.

Виктор в два скачка достиг троллейбуса, потеснил пыхтящего деда в ватнике, приналег сзади. Наконец Баррикадная улица, мощенная булыжником, и хоть узкая, но с двусторонним движением, была перегорожена. Машины, бибикая, убирались задним ходом в сторону Садового или к зоопарку.

– По-бе-да! По-бе-да! – заладили голоса.

– Разве это победа? – вслух спросил Виктор.

– А если не веришь, ее и не будет, – обернув к нему скуластое лицо, смачно ответил мужик с флажком за ухом. – Мы ее зовем, чтоб она была! Победу выкликают! – Виктор подумал, что красно-коричневые ссадины на его лбу похожи на китайские иероглифы. Вот бы их понять… Может быть, одна из запекшихся ран и есть “победа”?

– И колеса спускайте, – распоряжался горчичный плащ.

Деваха в розовой куртке, гоготнув, вытащила стальную заточку. “На”, – сказала она задорно и, взявшись за скошенное лезвие, отдала вперед рукоятью, обмотанной синей изолентой. Мужчина в горчичном плаще, подобрав полы, присел возле колеса и начал колоть. Кто-то встал над ним, наклонив красный флаг, как будто от флага станет светлее. Виктор достал перочинный нож, сел на корточки и заправским движением ввинтился в резину.

Когда разогнулся, людей сильно прибавилось – они громоздили банановые ящики, судачили, запевали, один мужичок в сапогах-казаках и распахнутом китайском бирюзовом пуховике принялся торговать газетами, лихо восклицая их названия: “День”, “Гласность”, “Русский Вестник”, “Пульс Тушино”.

Некоторые забрались в троллейбус, Виктор тоже влез и плюхнулся у мутного окна.

Сидевшие увлеченно общались. Виктор слушал с удивлением: они рассуждали, спорили между собой, наверняка уже побывав под дубинками и, несомненно, готовые снова сражаться.

– Был бы жив Тальков, нам бы на баррикадах пел, – заливался беспокойный тенорок. – Он предсказал, что убьют: “И поверженный в бою, я воскресну и спою”. Он про Ельцина всё понял и перед смертью спел: “Господин президент, назревает инцидент”. Я все его кассеты храню!

– Поймать бы одного омоновца, – вмешался раскованный бабий голос, – засунуть ему дубинку в зад и так пустить! Одного бы хватило. Призадумались бы…

– Сталин нужен, – попер густой бас. – Хозяин. Кто бы простой народ понимал. Сколько разграбили, растащили… Макашов, генерал, вот он точно Советский Союз восстановит!

– Национализм, – стал въедливо объяснять некто скрипучий, – между прочим, замечательная штука. Русские кормили все республики, в особенности, извиняюсь, Средней Азии, и элементарно пупы надорвали. Оно нам надо? Пока одни плодились, мы, извиняюсь, дохли. У любой нации есть свое государство, только у русских нет. Здесь самая мякотка. Россияне – это кто, извиняюсь, марсиане?