Жан Батист де Траверсе министр флота Российского - Мадлен дю Шатне

Имелись у крестьян пасеки, дававшие превосходный белый мед. Пчелы брали взятки в июле, в пору цветения лип. Порода овец улучшилась с помощью испанских производителей: их маркиз присылал из Одессы, в окрестностях которой один немец, Мюллер, завел (подобно крымской приятельнице маркиза мадам де Вассаль) образцовое хозяйство, где разводил вывезенных из Испании мериносов. Комментарии Говена по этому поводу не лишены интереса: “Шерсть у них мягкая, как хлопок; хотелось бы иметь таких овец побольше, но посмотреть на них приходит столько народу, что я боюсь, как бы не было сглазу…”

Счета содержались Говеном в безукоризненном порядке: он отдавал их переписывать писцу и прилагал к отчету, который отсылался маркизу вместе с оброком каждое полугодие. “Вчера мы считали оброк вместе с почтмейстером, — писал управляющий, — а затем он занес итог в почтовую книгу”. Оброк выплачивался не серебром, а ассигнациями, но ни в коем случае не в банкнотах по пятьдесят и сто рублей: после войны с Наполеоном в обращении оказалось множество фальшивых билетов такого достоинства.

Большим событием для Синдорово и Колопино каждый раз являлся рекрутский набор. В 1812 г. надо было представить сорок четыре рекрута, т.е. одного человека на каждые двадцать пять душ. К этому добавлялись еще три лошади со сбруей, три ремонтные и две тысячи двести рублей на довольствие господ офицеров. Было немало дезертиров: не меньше тридцати человек прятались по лесам, не желая идти на войну. Маркиз снизил сумму оброка, поскольку уменьшилось число рабочих рук, но беглецов приказал разыскать. Война продолжалась, и продолжались рекрутские наборы. В 1813 г. забрили двадцать два человека, т.е. двух на каждую сотню душ и т.д. Бедняга-управляющий совсем потерял голову: “Крестьяне увечат себе ноги или руки, чтобы не попасть в число рекрутов, и это не только у нас, но и по всей губернии”.

Жаловаться можно было предводителю дворянства или губернатору, князю Голицину. Они либо сами разбирали жалобы, либо переправляли их в Санкт-Петербург. Положение крепостных крестьян определено российскими законоуложениями, за преступления их судит губернский суд. Со времени своего восшествия на трон Александр думал об освобождении крестьян, даже начал его осуществлять в Прибалтике, но должен был отступить перед лицом многочисленных экономических и социальных осложнений, связанных с такой радикальной реформой.

Письма Пьера Говена представляют собой нечто вроде дневника, в котором запечатлелась повседневная жизнь русской деревни. Почти каждую неделю маркизу доставлялись в Санкт-Петербург отчеты о больших и маленьких происшествиях, случившихся в его имении. Каждое письмо — это три или четыре страницы, испещренные убористым почерком.

Здесь рассказывается обо всем: о краже лошадей; о денежной сумке, которую почтмейстер выронил на переправе, и о том, как потом пришлось сушить бумажные деньги; о проливных дождях, из-за которых остановились мельницы; о страшной августовской засухе 1817 г., когда жара сожгла все посевы и даже не дала расцвесть липам; о пожарах, особенно страшных из-за сильных ветров, и о сгоревшем до тла Краснолобске — “настоящее светопреставление, но лес, слава Богу, не пострадал”.

Когда в конце 1815 г. составлялась очередная ревизская сказка, Говен сообщил, что регистрации подлежат лица не только мужского, но и женского пола — это чуть ли не впервые.

В своей декларации о доходах маркиз Иван Иванович де Траверсе объявил доход в пятнадцать тысяч рублей, из которых тысяча двести приходилась на его имения Гвоздевка в Воронежской губернии (сто тридцать две души) и Синдорово и Колопино в Пензенской (тысяча сто душ).

Эта декларация, датированная 11 февраля 1812 г., предназначалась для воронежского дворянского собрания. В то время маркиз еще не владел Романщиной. Уплатой налогов занимался Пьер Го-вен, ему часто приходилось успокаивать хозяина: “все подати уплачены, долга перед казной не осталось”.

* * *

Декабрьским вечером 1815 г. у подъезда дома на Английской набережной остановились четверо саней. Они привезли из Синдорово восьмерых молодых крестьян, “ладных и пригодных ко всякому делу”: их выбрал Говен по требованию маркиза для переселения в Романщину, где не хватает рабочих рук.

Поездка, которая откладывалась до того, как не установится санный путь, продолжалась две недели и прошла без приключений. Из пензенского имения доставили липовый мед для маркизы и семьдесят куньих шкурок на шубу маркизу.

Пензенские крестьяне увидели столицу впервые. Санкт-Петербург готовится к торжествам по случаю бракосочетания в царской фамилии: великая княгиня Екатерина, вдова принца Ольденбургского, выходит замуж за принца Вюртембергского. Брак был заключен 24 января. Крестьяне гордились высоким положением своего барина: “он в течение двух дней был гостем на государевом празднике, а на третий устроил у себя обед, на который съехалось множество генералов”.

Затем переселенцев отправили в Лугу, к интенданту Меркулову. Они будут заниматься в Романщине рубкой леса, полевыми, садовыми и столярными работами.

Четверо возчиков, вернувшись в Синдорово, поделились своими впечатлениями с Пьером Говеном, который в свою очередь не замедлил написать об этом маркизу: “они обошли весь дом и только и говорят, что о мебели и зеркалах”. Их поразил огромный город и роскошные дворцы на Неве.

Вскоре после своего назначения на министерский пост Траверсе получил от государя в подарок дачу в восьмидесяти верстах от Санкт-Петербурга.

Это прелестное место зовется Островно. Дача расположена на опушке бескрайнего березового леса, между излучинами Луги и Рыбинки. Для выходца с запада в этих пейзажах, озаренных бледным северным солнцем, есть нечто ирреальное.

Сохранился рисунок, сделанный рукой Александра Траверсе-старшего, надпись в углу уточняет, что это дар государя. Александр привез этот рисунок во Францию и подарил своему дяде Огюсту (в то время мэру Пуатье), когда ему понадобилось повидать рошфорского нотариуса после смерти отца.

Так французские Траверсе познакомились с этой “дачей среди вод”: дом стоял на острове, а на четырех окружающих его маленьких островах находились беседка, обелиск и два домика в форме пагод. К сожалению, от всех этих строений ничего не сохранилось. На поросшем лесом холмике остались развалины большой часовни, погребенные под кленовыми листьями — единственное свидетельство минувшего.

Дачу со всех сторон окружали леса. Сейчас невозможно определить ее размеры, но вряд ли она была меньше пяти тысяч десятин. Романщина неподалеку: в карете езды было часа два.

В начале XIX в. на карте мира еще оставались белые пятна; особенно много их было у полюсов. Уже в 1811 г. адмирал Траверсе начал разрабатывать проекты двух смелых морских экспедиций — в Арктику и в Антарктику.