Просвещенные - Мигель Сихуко

Далее следует сцена, проще которой мне описывать не приходилось.

Отраженное в стекле раздвижных дверей лицо нашего протагониста имеет достаточно сложное выражение, чтобы скрыть простые эмоции. Его решительный шаг сбивается. Прозрачную дверь в гостиную — с шумом раздвинули. Бабушка отрывается от стола посмотреть, кто это. В радостном смятении она теребит деда за руку. Оба с трудом поднимаются, чтобы встретить ребенка, которого считали для себя потерянным. А он не может произнести и слова из тех, что повторял про себя. И понимает, что они не очень-то и нужны.

Слова, должно быть, придут позже, и молодой человек, наверное, разберется, что именно ему нужно сказать. Из двух предложенных жизнью вариантов он, скорее всего, выберет третий — щадящий. Компромисс — это когда нет проигравших, наверное, скажет он себе — или что-то в этом духе, — понимая, что ему еще предстоит убедиться, так ли это на самом деле. Однако возвращение домой могло бы стать свидетельством готовности к сближению — внука с бабушкой и дедушкой, и, если у него достанет храбрости рассчитывать на прощение, отца с ребенком, каким бы запоздавшим ни было это сближение. Спустя годы он, наверное, вспомнит, как все это происходило, и, возможно, напишет об этом со всей искренностью и прямотой.

Но сначала он должен разгадать одну тайну.

Самолет снижается со стороны высокого солнца, а наш протагонист, сидя у иллюминатора и спускаясь, подобно богам, с небес, представляет себе, как он коснулся бы воды, протянул бы руку, взял бы камешек и перевернул бы его, чтоб на другой стороне прочитать нацарапанный крошечными буквами ответ. На одном из этих островов живет она. Драгоценный камень в форме запятой в короне из семи засахаренных изумрудов на ленте голубого бархата. Цивилизация принесла острову имя после тысячелетий безымянности. Остров Дульсинея.

Когда этот день только начинался, он все думал: вот последнее такси, последний рейс — и все прояснится окончательно. Расшевеленный пятерней рассвета, он бодрствовал возле иллюминатора и с нетерпением ждал взлета, упершись лбом в вибрирующее стекло.

Поплыл, меняясь на ходу, рельеф — сперва темные крыши трущоб, похожие на усыпанный огнями кубистский пейзаж, туманные горизонты сахарного тростника, беспорядочная сетка дорог, бледных, как шрамы, на сумеречном ландшафте, разбитые зеркала рисовых полей, отражающих пиццикато первых солнечных лучей. Когда солнце взошло над Пампангой, следы опустошения, до сих пор не зажившие после извержения Пинатубо, поразили его.

* * *

Множество вариантов развития событий каждой незаконченной истории создают широкое поле для маневра. Возьмем, к примеру, такой.

Заголовок газетной передовицы: «SMS-революция — что произошло после Эдсы-5!» На фотографии преподобный Мартин стоит в наручниках перед президентом Фернандо В. Эстреганом, лицо главнокомандующего полно укоризны. Рядом с ними — суровый сенатор Бансаморо, который, как явствует из подписи, «лично арестовал взбунтовавшегося священника». Заголовок следующего материала: «Бансаморо: сторожевой пес Эстрегана претендует на пост вице-президента на следующих выборах?» Ниже карикатура, на которой мужчину, вопрошающего: «Какая же это Эдса-5, если все произошло не на бульваре Эдса?» — попутчики лупят по голове. В боковой колонке: Вигберто Лакандула по-прежнему на свободе, сообщения о его местонахождении варьируются от Багио до Минданао[204].

* * *

Наш усердный протагонист достал перьевую ручку и стал писать в блокноте, вспоминая 1991 год.

Продремав несколько веков, вулкан изверг грибное облако влажной пыли, развеявшейся до Сингапура и Пномпеня. Весь регион трясло от землетрясений. Начавшийся тайфун замесил пепел в лахар — адскую массу, которая, продвигаясь по сантиметру, погребла под собой пять тысяч квадратных миль плодородных земель под похожими на пемзу осадочными породами. Чтобы остановить поток, строили заградительные дамбы, но они рассыпались под напором, не в состоянии удержать ледниковый натиск лахара.

Где-то там Криспин, со смазанными спиртом ладонями, ждал, когда в плоть ему вонзятся гвозди, и вслушивался в удары молота — бам, бам, бам! — после чего его подняли над толпой на сложенных крестом досках. В этом пасхальном ритуале больше обетования, чем искупления. Важны ли обещания, выполнения которых мы требуем так же, как те, что взяли с нас? Способен ли кто-нибудь преобразовать то, что жизнь изменит так или иначе? Женщина, давшая тебе жизнь, когда-нибудь угаснет, и причин этого ты никогда не постигнешь. Мужчина, тебя воспитавший, чья мощь видна и в увядании, протянет руку для взаимного прощения, и ты не решишься ее пожать. Возлюбленная, достойная большего, которую ты хотел бы научиться любить по-настоящему, уйдет от тебя навсегда. И ты пожалеешь о том окончательном решении, приняв которое восстал бы из мертвых к жизни. Той, которую ты когда-то считал возможной. Когда Господь забирает данное Им же — может ли это стать оправданием нашего гнева?

Такие мысли проносятся у него в голове, пока он смотрит вниз на знакомую уже пустыню. И еще: не потому ли дежавю выбивает нас из колеи, что напоминает о необходимости ценить каждый момент? Что каждое мгновение стоит того, чтобы быть запечатленным?

Он вынимает из папки фотографии. Шероховатые, контрастные черно-белые снимки, перенасыщенные цветные карточки. Римский солдат в белых кедах «Адидас», самобичующиеся с голым торсом, обмотанными головами и почерневшими от крови поясами «ливайсов». Крупный план окровавленной бамбуковой розги, едва заметно согнувшейся в руках преданного своему делу умельца. Ряды мужчин и женщин, наряженных Иисусом, ожидают, как дублеры на великопостном представлении. Гирлянда красных и синих вымпелов, чей конец привязан к вывеске следующего содержания: «МЕСТО ВТОРОГО ПАДЕНИЯ ХРИСТА ВОССОЗДАНО ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ ПИВА „САН-МИГЕЛЬ“». Сэди Бакстер с «пентаксом» на шее, ее светлые волосы светятся нимбом на фоне темнокожей толпы.

Он смотрит на фото, которое уже давно не дает ему покоя. Криспин на кресте, руки воздеты к небу, глаза закатились. Что он там видел? У его ног две старухи и прокаженные без пальцев ловят в платки капли его крови. В толпе на заднем плане — как он раньше этого не замечал? — мужчина показывает камере язык, заткнув уши большими пальцами, остальные скривив в насмешливом жесте.

Наш набожный протагонист выглянул в иллюминатор. Кроме прочего, сказал он себе, этот пейзаж видели мои родители в последние часы своей жизни. Только теперь он совсем другой.

Несущийся по пустыне джипни поднимает пыль столбом. Облако рассеивается в шлейф. Впереди — до половины погребенная церковь. Он вспомнил, что на тагалоге и самбале Пинатубо означает «сделать так, чтоб росло».

Смотри! Вон тень от нашего самолета. Почему, когда замечаешь ее, это по-прежнему так будоражит? Может, в этом видится подтверждение, что мы по-прежнему привязаны к дому, пусть даже одной только тенью.