Ангелы Опустошения - Джек Керуак

– Вы остаетесь на судне? О’кей? – и сходит в Бруклин напиться вместе с экипажем – Элис и я просыпаемся в час ночи, рука об руку на ужасающем корабле, ах – Только один вахтенный в одиночестве на обходах – Все пьют в барах Нью-Йорка.

– Элис, – говорю я, – давай поднимемся и помоемся и поедем на метро в Нью-Йорк – Поедем в Вест-Энд и выпьем развеселого пива. – А что в этом Вест-Энде кроме смерти все равно?

Элис хочется одного – поплыть со мною в Африку. Но мы одеваемся и спускаемся под ручку по трапу, пустой пирс, и пускаемся через громадные плацы Бруклина банды хулиганья со мной с бутылкой вина у меня в руке как с оружьем.

Я никогда не видал округи опаснее этих бруклинских стройплощадок за пирсом Буш-Терминала.

Мы наконец добираемся до Боро-Холла и ныряем в подземку, линия Ван-Кортландта довозит нас до самого угла 110-й улицы и Бродвея и мы заходим в бар где мой старый любимый бармен Джонни подает пиво.

Я заказываю бурбон и виски – Мне является видение изможденных ужасных смертельных лиц что проходят одно за другим сквозь бар мира но боже мой все они на поезде, на бесконечном поезде, и он бесконечно мчится на Кладбище. Что делать? Я пытаюсь сказать Элис:

– Лиси, я вижу лишь кошмар и ужас повсюду —

– Это потому что ты заболел оттого что слишком много пьешь.

– Но что мне делать с кошмаром и ужасом которые я вижу?

– Заспи их, чувак —

– Но бармен озарил меня тусклейшим взглядом – как будто я уже умер.

– Может и так.

– Потому что я не остаюсь с тобой?

– Ну да.

– Но это самозамкнутое глупое бабье объяснение того кошмара который у нас обоих —

– У обоих и поровну.

Бесконечный поезд на бесконечное кладбище, полное тараканов, все бежал и бежал в голодные изможденные глаза Джонни-Бармена – Я сказал:

– Джонни разве ты не видишь? Мы все созданы для измены? – и вдруг понял что слагаю стихи вообще из ничего, как всегда, поэтому если б я был Счетным Механическим Устройством Берроуза[158]все равно заставлял бы цифры танцевать ко мне. Все, все, ради трагедии.

А бедняжка Лиси, она не поняла гойшевого меня.

Переходим к Части Три.

Какой же безумной картинкой может быть портрет типичного американца, сидящего на судне грызя в задумчивости ногти куда бы в самом деле поехать, что сделать дальше – Я вдруг понял что мне вообще некуда приткнуться.

Но именно в этом путешествии в моей жизни произошла великая перемена которую я назвал «полным оборотом» на той предыдущей странице, поворотом от молодежного храброго чувства приключения к полной тошнотности по поводу опыта мира вообще, отвращения по всем шести чувствам. И как я уже сказал первый признак этого отвращения возник во время сонного комфортабельного уединения двух месяцев на горе Опустошение, еще до Мехико, с коего времени я снова стусовался со всеми своими корешами и старыми приключениями, как вы видели, и не так уж и «мило», но теперь я снова был один. И то же самое ощущение пришло ко мне: Избегай Мира, это просто куча праха и тоски и в конце концов ничего не значит. Но что делать вместо этого? и вот меня неумолимо влечет к дальнейшим «приключениям» через все море. Но на самом деле только в Танжере после передозы опием этот оборот по-настоящему защелкнулся и замкнулся. За минуту – но между тем еще одно переживание, в море, заразило меня боязнью мира, как зловещее предвестье. То была громадная буря что обрушилась на нашу посудину с Севера, от Януариев и Плениариев Исландии и Баффинова залива. Во время войны я на самом деле плавал в тех Северных морях Арктики но только летом: теперь, в тысяче миль к югу от них в пустоте Январских Морей, во мраке, захлебываясь в серых брызгах, пришли кранты высотой с дом и пропахали целые реки от самого нашего носа к следам за кормой. Гневокипящие воющие блейковские мраки, громы грохота, омывающие раскачивающие вывернутую наизнанку мужскую сущность мою прикончив ее как длинную пробку ни за хрен собачий в безумном этом разоре. Какое-то древнее бретонское знание моря до сих пор живущее у меня в крови теперь содрогнулось. Когда я увидел те стены воды что надвигались одна за одной миля за милей серой бойни я возопил в душе ПОЧЕМУ Я НЕ ОСТАЛСЯ ДОМА?! Но было слишком поздно. Когда настала третья ночь судно раскачивало из стороны в сторону так сильно что даже югославы слегли вбив себя между подушками и одеялами. Камбуз безумствовал всю ночь бившимися и опрокидывавшимися котлами несмотря даже на то что их закрепили. Моряку боязно когда он слышит как Камбуз вопит от страха. Для еды стюард сначала ставил тарелки на мокрую скатерть, и разумеется суп ни в каких не мисках а в глубоких чашках, но теперь уже и для этого было слишком поздно. Команда жевала галеты с трудом подымаясь на колени в своих мокрых зюйдвестках. Снаружи на палубе куда я вышел на минутку крена судна хватило бы чтобы выпихнуть тебя за планшир прямиком на стены воды, шарах. Принайтовленные к палубе грузовики стонали и рвали тросы и врезались во все. То была Библейская Буря как старый сон. В ночи я молился со страхом Богу Который теперь прибирал нас всех, все души на борту, в жуткое это самое время, по Своим собственным причинам, наконец. В своем полубреду я думал что вижу снежно-белый трап что спускают нам с неба. Я видел Стеллу Марис[159]над Морем как статую Свободы во всей белизне сиющей. Думал обо всех моряках что потонули когда-то и О перехватывающая горло мысль о них, от Финикийцев 3000 лет назад до бедных маленьких матросов-подростков Америки в минувшую войну (с некоторыми я сам надежно плавал) – Ковры тонущей воды все глубоко-синие зеленые посреди океана, со своими проклятущими узорами пены, тошнотное удушающее чересчур их хоть и смотришь только на поверхность – подо всем этим обвал холодных миль фатомов – качаются, катятся, бьются, тонны Гроз Пелигроз[160]бьют, вздымают, кружат – ни лица вокруг! А вот еще! Ложись! Весь корабль (длиной всего лишь с Деревню) плюхается туда содрогаясь, чокнутые винты яростно вращаются в ничем, сотрясая судно, шлёп, нос теперь вверху, задран, винты грезят глубоко внизу, судно и десятка футов не набрало – вот так-то все – Как изморозь у тебя на лице, как хладные уста древних отцов, как дерево трескающееся в море. Ни рыбы вокруг. Это громокипящее празднество Нептуна и его проклятого бога ветра презревшего людей. «А нужно-то было лишь остаться дома, бросить все, найти домик для себя и для Ма, медитировать, жить тихо, читать на солнышке, пить вино при луне в старой одежонке, ласкать котят, спать хорошие сны – а теперь поглядите на этот petrain в который я сам же и попал, Ох проклятье!» («Петрэн» это французское слово XVI века означающее «петрушку».) Но Господь предпочел оставить нас в живых поскольку на рассвете капитан развернул судно в другую сторону и постепенно оставил шторм за спиной, затем направился снова на восток к Африке и звездам.