Р.А.Б. - Сергей Минаев

– Не за что. Если не получится, звони. Я еще подумаю, куда можно сунуться.

Из автомата у метро «Парк культуры» я позвонил парню с биржи. Его звали Миша, и он пообещал что-то придумать, если я заеду к нему на следующий день в десять утра. Ободренный разговором я зашел в грузинский ресторан на корабле, пришвартованном к Фрунзенской набережной, и выпил чашку кофе за сто двадцать рублей. Кажется, началось обратное движение.

Точка падения была пройдена. Я оказался без дома, без работы, без денег, без перспектив. Но все это меня не пугало. Я испытывал индифферентный интерес, глядя на происходящее словно со стороны. Хуже уже быть не могло. Могло быть только лучше.

После кофе я еще пару часов бродил по набережной, подолгу замирая у парапета и глядя на воду. Потом пошел дождь, и я укрылся на пешеходном мосту, откуда смотрел на воду, мокрый асфальт и отражавшиеся в нем огни светофоров и фонарей. Я вспоминал день, когда мы всей толпой шли по набережной по направлению к Садовому кольцу. Мы заняли тогда всю проезжую часть, и машины сиротливо жались у обочины, пропуская толпу. Это было около двух месяцев назад. Нам чуть-чуть не хватило для победы. Целой жизни.

Ветер прибивал к стенам набережной кучи мусора, состоявшие из окурков, пластиковых бутылок и серой грязи, похожей на накипь в мясном бульоне. Холодало. Я спустился с моста, и побрел обратно к метро.

У автобусной остановки на меня с рыком бросилось чудовище. Ни с того ни с сего одна из пластиковых стенок ожила, и зеленый дракон, с улыбкой, больше напоминающей оскал, предложил мне пиво «Балтика». Я никогда прежде не видел оживающих рекламных щитов. Я остановился, зашел за остановку. Стенка потемнела. Как только я вышел из-за нее, чудище немедленно зарычало: «Пифкааа?». Что-то неуловимо изменилось в городе. Видимо, технологии делали его агрессивней.

Пока я дошел до метро мне успели предложить пива еще три диковинных зверя: лев, одетый в гимнастический костюм, русалка, похожая на Жанну Фриске, и хомяк, жонглирующий бочками. Мне отчего-то подумалось, что подобная реклама может до смерти испугать ребенка, но, похоже, теперь это никого не волновало. Следующие остановки я старательно обходил.

Ту ночь я провел на скамейке в зале ожидания Киевского вокзала. Там пахло потом и гнилью. Людей было очень много, причем, в большинстве своем они не были похожи на бомжей. Некоторые были с детьми. Может быть, это были опоздавшие на поезд, а может, те, о ком рассказывал Арсений: лишившиеся работы и продавшие банкам квартиры. На вокзале было значительно теплее, чем на улице, и милиция нас не беспокоила. Я выкурил две сигареты и заснул. Мне ничего не снилось. Даже Аня.

Миша здорово помог, устроив меня работать под чужим ИНН в компанию, которая занималась сортировкой посылок для «Почты России». Он же позвонил парню, который прописал меня за семь тысяч в месяц в квартирку в общежитии в районе метро «Водный стадион». Это был трехэтажный дом желтого цвета, с облупившейся по углам краской и ночным магазином с торца. Окна дома были вечно запотевшими от постоянно сохнувшего белья. Дом назывался женским общежитием имени Петра Алексеева, сокращенно ЖОПА.

Моя нынешняя квартира была очень маленькой. Иногда мне казалось, будто я сплю в платяном шкафу, упираясь ногами в дверь туалета. В самом деле, она была даже меньше номера в средней руки гостинице.

Я почти не убирался, и очень быстро все покрылось пылью, несмотря на то, что вещей практически не было, а сам я приходил только ночевать и иногда провести время в выходные. Каждое утро мне приходилось протирать тряпкой угол кухонного стола, чтобы позавтракать. За этим углом я пил растворимый кофе, ел йогурт или бутерброд. Это было единственное чистое место в квартире. И все-таки я успел к ней привыкнуть. Я казался себе таким же, как эта квартира: я тоже весь покрылся коростой, защищающей меня от внешнего мира. Чистым оставалось лишь то место в душе, где хранились воспоминания. Почти как угол кухонного стола.

На работу я ездил через всю Москву до метро «Домодедовская». Это было ужасное место. Вокруг стояли одинаковые серые девятиэтажки. И хотя район был зеленым, своим существованием они убивали окружающее пространство. Людей на улицах было мало, здесь в основном ночевали, не работали. Утром, когда я приезжал в сортировочную, они успевали отвалить в офисы, а вечером, когда я уходил, уже сидели перед телевизором. Поздним вечером, когда я шел от работы к метро, в девятиэтажках зажигались окна. Если очень постараться, можно было бы сложить из них слово «депрессия».

Моя работа состояла в том, чтобы сортировать коробки с посылками. Каждые десять минут лента транспортера привозила пятнадцать коробок, которые я осматривал на предмет внешних дефектов и раскладывал по клеткам, соответствующим улицам нашего района. Иногда коробок было меньше, иногда больше. Мой рекорд был 830 коробок за смену. Сначала было тяжело, но потом я привык. Коробки были легкие. Быстро раскладывать их по клеткам я научился механически, все-таки высшее образование и десять лет офисной карьеры. Работа сортировщика была гораздо тяжелее физически и несравнимо легче морально. Здесь все было честно: коробки складывали минуты в часы, а часы в дни. Здесь не нужно было писать отчеты и ходить на совещания. В общем, тут было совсем не плохо. Мне выдали купоны в столовую. По средам там давали бефстроганов, а по четвергам котлеты из судака. За купоны с меня вычитали восемьсот рублей в месяц. Котлеты были довольно вкусные.

Через две недели я знал индексы районов Москвы наизусть и научился перебрасывать коробки в клетки в два раза быстрее. Это было нетрудно. В коротких перерывах между порциями коробок я читал газеты или книги. Вначале вечерами у меня болела спина, потом я перестал замечать и это. Мой рабочий день продолжался десять часов, и зарабатывал я пятнадцать тысяч рублей. Неплохо на сегодняшний день.

Кроме меня в смене работало еще четверо, мужики за сорок. Все они были ветеранами почтовой службы. Со мной они почти не общались. Вся наша коммуникация сводилась к утреннему приветствию и вечернему прощанию. На большее коллег не хватало. Даже в столовой я сидел один.

Их систему воровства и имитации исполнения обязанностей я просчитал недели за две. Она была проста, как и все гениальное. Главным в ней был контроль над упаковкой поврежденных посылок. На этом месте работали поочередно, один день в неделю. Дело было даже не в том, что эта работа легче и тебе не нужно целую смену перетаскивать коробки, а в том, что во время «упаковки поврежденных посылок» их содержимое можно было как-то менять. В этом и был «центр прибыли» моей бригады. Неудивительно, что за три первых недели я, по решению бригадира, провел на месте упаковщика всего два дня.

Второй опорной точкой были клиентские запросы. Несколько раз в неделю к нам обращались страждущие граждане в поисках пропавших посылок. Каждую пятницу происходила одна и та же процедура: граждане приходили к бригадиру со служебными записками, подписанными начальником отделения, из коих следовало, что бригадир обязан оказать им немедленную помощь в розыске пропавших вещей. Как правило, бригадир разводил руками, ссылаясь на загруженность, нехватку рабочих рук и тотальное разгильдяйство почтовой службы. Затем следовала его коронная фраза: «А вы/вам посылку-то вааще отправляли, нах?». Реакцией отправителя/получателя всегда было негодование, после чего ему снова рассказывалась история про нехватку рабочих рук: «завалы почтовые разбирать, нах», «кого же я, нах, в пятницу заставлю, нах, вашу пропажу искать, нам за это не доплачивают». Нах…