Свободный танец в России. История и философия - Ирина Сироткина

В разных театральных и танцевальных традициях центр движения помещается в разные точки, расположенные на вертикальной оси тела, выше или ниже по позвоночнику. Это может быть область крестца, живота, солнечного сплетения или груди. В восточных традициях этот центр находится ниже — в крестце, в балете и свободном танце — выше, на уровне диафрагмы. Так считала Дункан; подобно этому, Михаил Чехов утверждал, что «источник интенсивности внутренней жизни тела, мощный мотор» находится в центре груди[992]. Помещение этого источника в солнечное сплетение — выше физического центра тяжести — имело для танца важные последствия. Во-первых, верхняя часть корпуса, руки и голова стали принимать в движении больше участия. Этому способствовало и то, что Дункан не танцевала на пуантах, требовавших выпрямленного, строго вертикального положения тела. В результате к репертуару ее движений добавились движения на полу (партерные) и размашистые движения торса и головы, что увеличивало эмоциональную выразительность танца[993]. Во-вторых, перемещение источника движения из физического центра тяжести в область солнечного сплетения уводило Дункан от механичности марионетки. В отличие от крестца, область солнечного сплетения тесно связана с дыханием, которое стало важной метафорой свободного танца. Дунканисты верили, что дыхание гармонизирует ритмы тела с ритмами природы — набегающей и отступающей волны, дуновения ветра, колыхания травы — и музыки, в которой также можно различить «вдохи» и «выдохи». От слияния телесного ритма с ритмом природным или музыкальным человек испытывает радость, а его движения становятся эмоциональными и выразительными[994]. Переместив источник движения из физического центра тяжести в область солнечного сплетения, Дункан подчеркнула роль дыхания как внутреннего импульса к движению.

Сила внутреннего, невидимого глазу движения многим казалась почти мистической. Жанна Зальцман, ученица Далькроза и Гурджиева, писала, что «за видимым движением скрывается другое — невидимое глазом, но очень сильное и определяющее движение внешнее»[995]. Силу не механического, внутреннего жеста Дункан почувствовала, наблюдая за игрой великой трагической актрисы Элеоноры Дузе. В одном из ее спектаклей есть сцена, где Дузе стоит неподвижно, но у зрителя создается полное впечатление, что ее фигура растет, становясь все более значительной. Айседора сказала себе: «Когда я смогу выйти на сцену и встать неподвижно, как стояла этим вечером Элеонора Дузе, и при этом изобразить колоссальную силу динамичного движения, тогда я стану величайшей танцовщицей в мире»[996]. Это ей блестяще удалось. В вагнеровском «Полете валькирий», по свидетельству современника, Дункан — «великая мимическая артистка, почти не двигаясь, умела магической силой жеста вызвать представления о целой толпе воинственных амазонок Валгаллы, стремительно несущихся вперед»[997]. Станиславский однажды сделал Айседоре высший комплимент, сказав, что «не знает, кроме [нее], артистки, которая могла бы осуществить призрак светлой смерти» в постановке «Гамлета» Крэгом[998].

Хотя зрелый танец модерн стилистически весьма отличался от раннего модерна — свободного танца Дункан, он унаследовал от него противопоставление органического источника движения и механического центра тяжести. Для этого направления, окончательно оформившегося в работах Марты Грэм, характерны резкие, угловатые, линейные движения, как бы подчеркивающие конфликт и драму современного существования. Тем не менее Марта Грэм находила, что для большей выразительности движения должны следовать органическому импульсу — биению сердца, пульсации легких. В основу своей системы она положила идею (встречавшуюся у Рудольфа Боде) о ритмической смене мышечного напряжения и расслабления, заложенной в пульсация дыхания. Позже, под влиянием психоанализа, Грэм отождествила источник танца с некоей «внутренней природой» человека. Эту последнюю Карл Густав Юнг в своей глубинной психологии трактовал как «коллективное бессознательное»; Грэм же говорила о «памяти расы»[999]. Ее публика — образованные и космополитичные жители Нью-Йорка — охотно видели в ее танце выражение чего-то «глубинного» и «аутентичного», к чему сами стремились[1000].