На стороне ребенка - Франсуаза Дольто

Два учебных заведения, которые нам разрешили посетить, сильно отличались в смысле стиля и обстановки. Первый лицей, в Монтрее, оказался так называемым лицеем с практическим обучением; в сущности, это была профессиональная школа. Помещения, которые учителя украсили живописью и детскими рисунками, выглядели уютно. Здания поддерживались в хорошем состоянии, везде чисто. Другой лицей, в Монжероне, был расположен посреди парка в 30 гектаров и представлял собой маленький замок с примыкавшими к нему службами. Расположение прекрасное, но здание запущенное и грязное. Насколько приветливо и весело выглядел технический коллеж, настолько второй, общеобразовательный, не излучал ни жизнерадостности, ни любви к труду, и хотя он был окружен зеленью, во всем этом не чувствовалось никакой человечности. Ученики Монжерона были детьми работников администрации, монтрейские – нет.

В Монтрее ученики выпускного класса, от 16 до 18 лет, оказались неплохо подготовлены к нашему посещению. Директриса заручилась разрешением от родителей – поскольку их согласие было необходимо – а детям объявила: «У вас будет дискуссия о разводе»; но поскольку им не разъяснили, что посетителей будет интересовать их мнение, они думали, что мы прочтем им лекцию по праву, а потом предложим высказаться. Директриса предупредила нас: «Имейте в виду, наши дети обладают не таким запасом слов, чтобы выразить свои мысли». Может быть, словарь у них был и не столь велик, зато они обладали непосредственностью, и когда им сказали: «Мы будем задавать вопросы», – они в десять минут всё поняли и каждый стал открыто говорить о себе. Для учеников этого лицея материальные условия развода оказались ужасны. Из пятнадцати подростков, которых мы там увидели, только у одного отец получил право оставить ребенка у себя и повел себя ответственно; остальные отцы ушли из семей, когда ребенок был еще совсем мал или когда ребенок уже подрос (а иногда детей в семье было уже четверо-пятеро), и оставили матерей без гроша, да и положенного содержания не выплачивали. Матери пытались добиться выплаты денег, но безответственные отцы исчезали бесследно. В монжеронском лицее не было ничего подобного, поскольку тамошние питомцы принадлежали в основном к средней буржуазии, администрации или мелкой буржуазии; после развода матерям, которые к тому времени не работали уже лет по пятнадцати, приходилось устраиваться на работу, но они не испытывали нужды и не должны были отказываться от летнего отдыха. Больше всего эти дети страдали от трудностей эмоционального порядка и были гораздо сильнее подвержены тревоге, чем дети в Монтрее. Но и в Монжероне точно так же, как в Монтрее, лишь один отец из пятнадцати получил право оставить ребенка у себя и воспользовался этим правом.

Ни там, ни там родители никогда не говорили с детьми о своем разводе – ни до, ни после него, за исключением двух ответственных отцов.

В монжеронском лицее на встречу пришла девочка, не имевшая никакого отношения к разводу, но когда она была еще маленькая, у нее умерла мать, отец снова женился, и она думала, что ей расскажут, какими правами она обладает по отношению к мачехе. Она считала себя «разведенным ребенком», поскольку отец снова женился, а с мачехой она не ладила. В сущности, развод для детей – это нелады с одним из родителей или хорошие отношения только с одним из двоих. Но это не имеет никакого отношения к их собственной ответственности, и закон на эту проблему почти не распространяется.

Наш психолог спросила трех детей в Монтрее: «А что вы будете делать потом, после лицея? К примеру, вы сможете поступить на технологический факультет университета?» Они со смехом переглянулись: «Да, наверно, мы бы смогли, но это нас не интересует; мы хотим после лицея пойти работать». Они получали профессиональную подготовку и надеялись через год или два, по выходе из лицея, устроиться на работу.

Детям из Монжерона будущее представлялось еще далеким: они собирались жить вдвоем с другом (подругой), не вступая в брак; ни один из них не предполагал, что рано или поздно женится или выйдет замуж. Казалось, все они считают, что говорить о будущем им еще рано. Они были словно двенадцатилетние дети, хотя им было столько же, сколько ученикам в Монтрее: от шестнадцати до восемнадцати. По их мнению, любить друг друга надо какое-то время, а как надоест, расставаться. «Вы допускаете мысль, что у вас будут дети?» – «Конечно, может быть». – «И что тогда?» – «Как это что, – отвечали девочки, – детей я, естественно, выращу». – «А как же с вашим спутником жизни?» – «Ну, тем хуже для него!» А мальчики говорили: «Я непременно буду воспитывать моих детей». – «А каким образом вы собираетесь это делать в том случае, если вы произведете их на свет с женщиной, которую разлюбите? Что будет с детьми?» – «Да, правда… Ну, тогда, может быть, придется жениться, чтобы потом можно было развестись… Но это еще так нескоро будет…»

В силу своего инфантильного поведения они воспроизведут для своих детей то, от чего так страдали сами. Готовятся новые разводы.

Дети в Монжероне не осуждали и не оправдывали родителей. Разонравились друг другу, разбежались – такова жизнь. А в первом лицее, в Монтрее, родителей или оправдывали, или осуждали. Осуждали отца, который бросил семью; признавали правоту за матерью, которая оставила детей при себе и заботится о них. В Монжероне все девочки говорили об отцах с усилием, с болью, а мальчики так же говорили о матерях.

С их точки зрения, брак противостоит любви. В обоих лицеях утверждали, что муж и жена не могут любить друг друга: «Пока люди не поженились, если они на что-то смотрят по-разному, все равно они боятся расставания, и кто-то уступает, чтобы остаться вместе; а если люди женаты, дело плохо: никто из них не старается найти какое-то решение». Брак мешает эмоциональности, потому что в браке людей связывают законные узы и материальная зависимость, брак становится средством шантажа. А когда закон и материальные обстоятельства людей не связывают, они остаются вместе единственно из-за взаимной приязни. Одна девочка сказала нам так: «Надо пожить с кем-нибудь, но недолго, лет до сорока, сорока пяти, – чтобы успеть завести ребенка, потому что без детей скучно жить».

В первом лицее дети были относительно подготовлены к беседе с нами; они поняли, что мы приехали задавать им вопросы. Во втором лицее администрация напустила туману. У директора явно не было контакта с учениками. Нашу беседу он назначил на так называемый День профессий – день, на который были приглашены родители учеников для того, чтобы рассказать детям о своих профессиях. И нас приняли за родителей, которым нужна аудитория. На дверях классов было написано: «инженер», «страховой агент» и т. д., словом, разные профессии, и в классах по большей части никого не было, кроме одного-двух одиноко ожидавших родителей. Ни один ребенок не желал встретиться с ними и поговорить об их профессии. Детям сказали, что это только для тех, кто хочет. На самом деле, как мы поняли, профессиональная жизнь не является предметом их желаний. Ну а мы, как решили ученики, представляем «психологов», которые пришли рассказать им о своей работе. А ведь речь-то шла об опросе, в ходе которого их опыт мог оказаться полезным для других детей! Итак, они были к этому совершенно не готовы.

На вопрос, заданный нами ученикам: «Говорили ли вам в курсе «Обучение обязанностям гражданина» о законодательстве по семье и браку, в частности, о законах, касающихся бракоразводных дел?», мы получили ответ: «Никогда». Кроме того, все эти дети сказали, что о своем положении – положении детей, у которых родители в разводе, – они никогда ни с кем из школьных товарищей не говорили, и ни с кем из преподавателей – тоже. В наше время было совсем не так; когда мы учились – моя коллега в лицее Виктора Дюрюи, я – в старших классах лицея Мольера, – мы говорили с нашими преподавателями. На это дети нам возразили, что не могут говорить с преподавателями, потому что это не понравится остальным ученикам, да и самим преподавателям тоже, так что они предпочитают ни с кем не обсуждать свою личную жизнь.