После - долго и счастливо - Анна Тодд

– Конечно, Тереза. – Мать стоит, прислонившись к дверному косяку, и улыбается.

Я пыталась успокоиться, но уже выпила четыре чашки кофе, съела полпакета попкорна и как сумасшедшая мечусь по дому матери.

Сегодня у Хардина вручение дипломов. Я немного опасаюсь, что он не захочет меня видеть и что позвал просто из вежливости, не забрав приглашение, когда мы расстались. Прошло много времени, жизнь идет своим чередом, как это всегда бывает, но на этот раз я не пытаюсь его забыть. На этот раз я вспоминаю, исцеляюсь и думаю о времени, проведенном с Хардином, с улыбкой.

В тот апрельский вечер, когда Лэндон выложил мне все начистоту, я поехала к матери. Позвонив Кимберли, ревела в трубку, пока та не приказала мне забить на все, перестать реветь и взяться за ум.

Я не понимала, какой темной стала моя жизнь, пока снова не научилась видеть свет. Первую неделю провела в полном одиночестве: почти не выходила из своей детской спальни и заставляла себя есть. Все мои мысли были о Хардине и о том, как же сильно я по нему скучаю, нуждаюсь в нем и люблю его.

Через неделю стало полегче: уже не так больно, как прежде, когда мы расставались, но в этот раз кое-что было иначе. В этот раз мне пришлось напоминать себе, что Хардину сейчас хорошо, он в кругу семьи, и я не бросила его на произвол судьбы. Если ему понадобится помощь, рядом с ним его близкие. Карен звонила каждый день, и только это удерживало меня от того, чтобы не съездить и не проверить, как он там. Мне действительно нужно разобраться со своей жизнью, но также необходимо знать, что я не причиняю вреда ни Хардину, ни кому-либо еще.

Я превратилась в человека, от которого у всех вокруг одни неприятности, и даже не понимала этого, потому что не замечала ничего, кроме Хардина. Меня волновало лишь то, что он обо мне думает, и я дни и ночи напролет старалась наладить его жизнь и наши отношения, попутно разрушая все вокруг, включая себя.

Хардин стойко держался первые три недели, но затем его звонки, так же как и звонки Карен, стали все реже, пока не сократились до двух в неделю. Карен уверяет, что у Хардина все в порядке, поэтому не стоит его винить, что он разговаривает со мной не так часто, как я хотела или ожидала.

Больше всего я общаюсь с Лэндоном. На следующее утро после нашего разговора он чувствовал себя ужасно виноватым. Пришел в комнату Хардина, чтобы извиниться, и обнаружил, что тот там один и злой, как черт. Лэндон сразу же позвонил мне и умолял вернуться, говорил, что хочет все объяснить, но я заверила его, что он был прав и мне просто нужно побыть одной. Не меньше, чем отправиться вместе с ним в Нью-Йорк, я хотела вернуться туда, где начала рушиться моя жизнь, и там начать все сначала, в одиночку.

Слова Лэндона, что я не являюсь частью их семьи, ранили меня сильнее всего. Я чувствовала себя нежеланной, нелюбимой и отверженной. Мне казалось, что я просто бесцельно дрейфую, стремясь примкнуть к любому, кто готов меня принять. Я стала слишком зависима от окружающих и, запутавшись, вечно стремилась быть желанной хоть для кого-то. Я ненавидела это ощущение. Ненавидела больше всего на свете. Я понимаю, что Лэндон сказал так только со злости, но он не ошибся. Иногда в гневе высказывается правда.

– Не зевай, иначе никогда не соберешься.

Мать подходит ко мне и открывает верхний ящик моей шкатулки для украшений. Кладет мне на ладонь пару бриллиантовых сережек-гвоздиков и сжимает мои пальцы, накрыв их своими.

– Надень эти. Все будет лучше, чем ты ожидаешь. Просто соберись и не проявляй слабость.

Я смеюсь над ее попыткой меня успокоить и застегиваю вторую сережку.

– Спасибо, – улыбаюсь я ее отражению в зеркале.

Кэрол Янг верна себе: она рекомендует мне зачесать волосы назад, поярче накрасить губы и надеть каблуки повыше. Я вежливо благодарю ее за советы, но не следую им и снова мысленно благодарю за то, что она не настаивает на своем.

Сейчас мы с ней на пути к отношениям, о которых я всегда мечтала. Она свыкается с мыслью, что я взрослая женщина – молодая, но способная принимать собственные решения. А я начинаю осознавать, что она никогда не собиралась становиться такой, как сейчас. Отец сломил ее дух много лет назад, и она так и не смогла оправиться. Сейчас она над этим работает, примерно так же, как я работаю над собой.

Я удивилась, когда она рассказала мне, что у нее кто-то есть и она встречается с ним уже несколько недель. Еще больше я удивилась, когда узнала, что этот мужчина, Дэвид, – не адвокат, не врач и не разъезжает на крутой машине. У него в городе своя пекарня, и я никогда не видела, чтобы кто-то смеялся так много, как он. Его дочке десять лет, и ей явно понравилось примерять мою одежду, которая ей ужасно велика. Еще она не возражает, когда я, используя ее в качестве модели, понемногу учусь наносить макияж и делать прически. Ее зовут Хизер, она милая девочка и лишилась матери, когда ей было семь. Самый большой сюрприз – это то, с какой любовью к ней относится моя мать. Дэвид как-то совершенно особенно на нее действует, и мне доставляет несказанное наслаждение слушать, как она смеется, когда они вместе.

– Сколько еще у меня времени?

Я поворачиваюсь к матери и сую ноги в туфли, не обращая внимания на то, как она закатывает глаза, когда я выбираю самый низкий каблук. У меня и так нервы ни к черту, еще не хватало волноваться о неудобных туфлях.

– Пять минут, если хочешь приехать заранее. А ты хочешь.

Она встряхивает головой и перекидывает светлые волосы на одно плечо. Я с восхищением и удивлением наблюдала за переменами в ней, смотрела, как треснул лед и как она превратилась в улучшенную версию самой себя. Хорошо, что сегодня она меня так поддерживает – особенно сегодня, и я благодарна ей за то, что она оставила при себе свое мнение по поводу моего посещения этой церемонии.

– Надеюсь, дороги не слишком забиты. А что, если где-нибудь авария? Тогда два часа превратятся во все четыре, у меня помнется платье, испортится прическа и…

Мать склоняет голову набок.

– Все будет в порядке. Ты слишком драматизируешь. Ну-ка, накрась губы, и вперед.

Вздохнув, я делаю, как она велит, надеясь, что все пройдет, как запланировано. Хотя бы в этот раз.

Увидев в зеркале свое отражение в черной мантии, я испускаю стон. Никогда не пойму, зачем напяливать на себя такое. Почему нельзя пойти на церемонию в нормальной одежде? Тем более мой обычный гардероб полностью соответствует по цвету.

– В жизни не видел более дурацкого прикида, честное слово.

Карен закатывает глаза:

– Да ладно. Просто надень, и всё.

– Беременность провоцирует жестокость, – поддразниваю я ее и отскакиваю, прежде чем она успевает шлепнуть меня по руке.

– Кен торчит в Колизее с девяти утра. Он будет ужасно гордиться, когда увидит, как ты в этой мантии пройдешь по сцене.