Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I - Питер Акройд

Весьма маловероятно, что Елизавета была замешана в планах Дадли. Она была достаточно сообразительна и разумна, чтобы понимать, что участие в подобном предприятии было бы в высшей степени недальновидным. На самом деле именно в этот период она наиболее нетерпимо высказывалась о супружестве. Архиепископ Кентерберийский сообщил Сесилу, что королева произносила «столь горькие слова о божественном супружеском союзе, что я пришел в ужас». Слова эти могли быть сказаны в контексте предложения о предоставлении духовенству возможности жениться, однако более глубокий смысл ее слов вполне ясен. «Здесь будет лишь одна госпожа, — заявляла она, — господина не будет!» Будучи замужем, она была бы королевой; будучи незамужней, она была и королем, и королевой одновременно. Когда посол одного из германских государств заметил, что брак — «желаемое зло», она засмеялась. «Столь ли желаемое?» — спросила она его. Она бы предпочла быть одинокой попрошайкой, чем замужней королевой.

Вопрос престолонаследия омрачила очередная напасть. Леди Катерина Грей была младшей сестрой злополучной Джейн Грей; как таковую, ее можно было рассматривать в качестве законной наследницы престола в случае, если ее кузине Марии Стюарт будет отказано в ее притязаниях. Однако в ноябре 1560 года она вступила в тайный брак с Эдвардом Сеймуром, сыном покойного регента Сомерсета. Как возможная наследница и леди опочивальни, она имела двойную обязанность испрашивать у королевы разрешения на брак. Свои отношения с Сеймуром она скрыла, вне всякого сомнения опасаясь, что Елизавета воспротивится любому их дальнейшему общению. Когда речь шла о делах сердечных — не говоря уже о вопросах наследования, — королева была жесткой.

Реакция Елизаветы на новость, которая неизбежно достигла ее, была предсказуемой — она пришла в ярость. Она заточила новоиспеченных супругов в Тауэр на неопределенный срок. Когда Катерина Грей родила в тюрьме сына, страхи Елизаветы усилились: перспектива наследника мужского пола существенно ослабила ее позиции. Она намеревалась провозгласить новорожденного незаконнорожденным, таким образом отрезая ему путь к короне. Катерина Грей — с ее стороны это было чрезвычайно неразумно — потеряла документы о заключении брака и забыла имя клирика, обвенчавшего их; единственный свидетель церемонии недавно преставился. Судьба, или провидение, были против нее. Ребенок был объявлен незаконнорожденным, а Катерина была освобождена из Тауэра и помещена под домашний арест, под коим и находилась семь лет до своей смерти. Сама королева была убеждена, что за этим династическим браком скрывались «великие интриги и цели», а кое-где ходили слухи о том, что союз Катерины Грей и Эдварда Сеймура устраивался как альтернатива елизаветинскому режиму.

Когда младшая сестра Катерины Грей Мария также вышла замуж без официального разрешения, ее поместили под домашний арест; муж ее был на несколько лет заключен в тюрьму Флит. Брак этот был объектом непристойных шуток и вызывал недоумение. Мария Грей была «очень уродливым» карликом «с горбатой спиной», в то время как муж ее ростом был более двух метров и не мог похвастаться знатным происхождением. Они не представляли реальной угрозы королеве. И тем не менее королеву, как говорили в то время, приводили в негодование те естественные радости, что позволяли себе другие люди, но которые сама она себе запрещала.

Корона действительно была окружена тревогами. Вновь объявилась Мария Стюарт — источник тревог и опасений. Смерть Франциска II в декабре 1560 года оставила ее бездетной вдовой в государстве, которое не готово было благосклонно принимать ее среди враждующих группировок королевского двора. Ее устрашающая свекровь Екатерина Медичи, ставшая регентом Франции при десятилетнем Карле IX, питала к Марии «нешуточную неприязнь». Мария, в свою очередь, к свекрови относилась пренебрежительно, считая ее не более чем дочерью торговца, но смерть мужа лишила шотландскую королеву статуса и власти. Настало время вернуться в собственное королевство, где ее положение было бы более прочным.

Католические и протестантские партии Шотландии направили к ней послов с просьбой вступить в наследство. Католики убеждали ее высадиться на северо-восточном побережье страны; там ее встретил бы дом Гордонов, семья ревностных католиков, и с триумфом препроводил до Эдинбурга. Протестанты также желали возвращения Марии и надеялись на ее компромиссное отношение к их религии, поскольку это обеспечило бы защиту трона. В любом случае в Шотландии Марию ожидал радушный прием.

Она отправила своего посла к Елизавете, испрашивая ее разрешения на то, чтобы высадиться по пути в Шотландию в английском порту. Английская королева дала послу ответ громко, на многолюдном собрании. Она заявила о своем несогласии удовлетворить просьбу Марии, добавив, что той не следует требовать каких-либо одолжений, пока ею не будет подписан Эдинбургский договор, отрицающий притязания шотландской королевы на английский трон. «Пускай ваша королева ратифицирует договор, — объявила она, — и ей с моей стороны будет обеспечено — будь то на море или на суше — все, что можно ожидать от королевы, родственницы и соседки».

После этого английский посол в Париже был вызван для аудиенции с Марией. «Все монархи и страны сочтут странным то, — сказала она, — что сначала она настраивала моих подданных против меня, а теперь, когда я стала вдовой, затрудняет мое возвращение на родину».

Затем с ее стороны поступила косвенная угроза. «Я не ставлю под сомнение ее положение или отношения с подданными. И все же я осведомлена о том, что в ее государстве есть [некоторые], кто в достаточной степени склонны к тому, чтобы выслушать предложения». За угрозой последовала злая насмешка. «Ваша королева считает, что я молода и неопытна. Признаюсь — я младше ее». Марии тогда было всего девятнадцать лет, но к сарказму она прибегала уже вполне умело. Было ясно, что на Альбионе будет две королевы. Джону Ноксу доводилось встречаться Марией Стюарт. «Если нет в ней, — сказал он после, — ума гордого, остроумия коварного и сердца черствого, направленного против Господа и истины Его, то я ошибся в своем суждении».

Ее путешествие в Шотландию началось 15 августа 1561 года. Когда ее корабль отчалил от порта Кале, другое судно потерпело крушение; оно начало тонуть, теряя пассажиров и экипаж. «Боже милостивый! — вскрикнула Мария. — Какой плохой знак для путешествия!» Какой плохой знак для царствования! При швартовке в Лите она и ее сопровождающие ужаснулись тому, в каком состоянии были лошади, которых им предстояло оседлать. Она уже оплакивала потерю роскоши французского королевского двора. Когда той ночью она отдыхала в Холирудском дворце, за ее окном пели псалмы около пятисот кальвинистов. Следующим утром они угрожали ее капеллану-католику, которого посчитали немногим более чем священником Баала. «Так, — заявила королева, — мои подданные начинают выказывать приветствие и верность; что будет в конце — мне неизвестно, но осмеливаюсь предположить, что мое положение будет очень худо». По крайней мере, эти слова приписываются ей. Однако даже в самых точных исторических документах могут присутствовать рассуждения задним числом.

Летом 1561 года, прямо перед возвращением Марии на родину, невиданное событие потрясло Лондон. Средневековый шпиль собора Святого Павла возвышался на 158,5 метра над землей и на 79 метров над башней; в то время создавалось впечатление, будто обшитый свинцом деревянный шпиль касается самих небес. 4 июня город затянуло штормовой тучей, отчего стало темно, будто ночью. Примерно в два часа пополудни из глубин этой тучи вырвалась вспышка молнии, и пучок света ударил в наивысшую точку собора. Казалось, что все прошло, однако ранним вечером стало видно, что шар окутан голубой дымкой или туманом. Спустя минуту крест и орел на конце шпиля проломили крышу и обрушились на пол южного трансепта; свинцовая обшивка растаяла и потекла по стенам башни, и очень скоро вся структура была охвачена огнем.