Танец Арлекина - Том Арден

Но что же в таком случае это значит? Как следует это понимать — что бог роздал своим детям по кристаллу. Некоторые путают кристаллы и хрусталь и думают, что это посуда из тонкого узорчатого стекла. Гм? Вероятно, кому-то из офицеров при слове «хрусталь» на память придет чудесный хрустальный бокал с инициалами какой-нибудь агондонской красавицы.

Послышались сдавленные смешки.

— Но я не думаю, что умирающий бог Орок роздал своим детям по хрустальному бокалу. Со своей монограммой.

Ну а некоторые — я сейчас говорю о тех, что сидят на задних скамьях, — да-да, наши братья и сестры, я обращаюсь к вам… вы, возможно, сейчас вспоминаете ваганские ярмарки, где вам довелось побывать — о, только не надо этого так стыдиться и отрицать это, — все мы раз или два в жизни предавались подобным низменным развлечениям. Ну-ну! Все мы любопытны, верно? Вам ли этого не знать. Да, это глупо, но вы ничего не можете с собой поделать. Любопытство — это оно тянет нас, словно за веревочку, и приводит — куда же оно нас приводит? А приводит оно нас к шатру старухи предсказательницы. И что же она нам обещает? Она обещает нам, что предскажет наше будущее.

Но где же она видит наше будущее? Чем она для этого пользуется? Она глядит в магический кристалл или в хрустальный шар, верно? Об этом ведь вы подумали, братья и сестры наши в последних рядах? Я угадал? Вы так и подумали: «О, это был бы замечательный подарок для детей бога Орока! Я бы от такого подарочка не отказался!»

Эй Фиваль сочувственно кивнул, глаза его лучились, а прихожане от души смеялись. Наконец смех утих. Все шло хорошо. Улыбка соскользнула с губ Фиваля, лицо его стало серьезным.

— Друзья мои, моя паства… давайте задумаемся. Давайте задумаемся как следует о тех кристаллах, что роздал своим детям умирающий бог. Ибо, в конце концов, чем мог одарить Орок своих детей, кроме любви. Ведь он отдал им свою любовь, верно? И кому же, я спрашиваю, он отдал самую великую свою любовь?

Взгляд капеллана прошелся по рядам прихожан справа налево так, словно он искал и ждал ответа. В глазах некоторых крестьян он увидел нечто подобное страху. Нет, сегодня никакой беседы не будет. Пройдет еще луна-другая, и каждому, даже самому тупому крестьянину станет ясно, что на вопросы, заданные с кафедры, с кафедры и отвечают.

Ответ упал зерном в благодарную тишину.

— Агонису! Агонису он отдал самую свою великую любовь. Задумайтесь, друзья мои, о том, как это важно. Ибо все мы и каждый из нас — дети Агониса. Нет, мы не дети его плоть от плоти, ибо написано, что мы — народы более низкого сословия, но мы дети его заботы! Дети его милосердия! Дети его любви! Задумайтесь же хорошенько, друзья мои, о том, какая нас всех ожидает судьба!

За словами капеллана явно таилось что-то большее, но Джем к этому мгновению перестал слушать проповедь. Он нахмурился. Похоже, капеллан хотел сказать, что раз бог Агонис — самый лучший из богов, то и агонисты — самые лучшие из людей. И что они должны позаботиться о том, чтобы об этом узнали все.

Но что-то было еще.

А может, и не было.

Джем не был до конца уверен. Думал он только о кристаллах, но капеллан и тут все спутал.

После литаний и последних песнопений прихожанам полагалось подойти к капеллану и пожать ему руку. Люди низкого сословия, естественно, должны были совершить этот обряд поскорее, потупив взор, а вот с людьми рангом повыше капеллан имел обыкновение обмениваться любезностями.

— О любезная госпожа! — капеллан взял Умбекку за руки и не выпускал их из своих пальцев все время, пока разговаривал с ней. Толстуха и её племянник-калека были последними прихожанами, задержавшимися под колоннами портика. Джем смотрел на заснеженное кладбище. Эй Фиваль, многозначительно приподняв бровь, наклонился к Умбекке.

— Вид у вас, сударыня, я бы сказал, весьма одухотворенный.

— О капеллан, конечно, а как же иначе! Ваша проповедь — истинный шедевр. Вы возродили меня любовью к богу Агонису. Редко кому удавалось пробудить во мне такие чувства.

— О любезная госпожа, эта, безусловно, большая победа, но подозреваю, что у вашего душевного подъема есть и другая причина, поважнее? Вероятно, причина более… приземленная?

— Вы оскорбляете меня, капеллан. Что вы имеете в виду?

— Я имел в виду, любезная госпожа, некий бал… А дата бала действительно приближалась.

— Капеллан, ну что вы такое говорите! Я, безусловно, готова исполнить мой долг перед здешним обществом, но ведь это всего лишь часть моего долга перед богом Агонисом.

— Ну, естественно, любезная госпожа, естественно! А я разве хоть слово сказал иначе?

Последние прихожане исчезли за кладбищенской стеной.

— Капеллан, — проговорил Джем. — А где кристаллы?

— Прошу прощения?

Капеллан никак не ожидал, что юноша-калека вмешается в их разговор. Лоб Джема был наморщен так, словно юноша решал какую-то трудную задачу. Вероятно, вопрос сорвался с его губ непроизвольно.

Такое никогда не нравилось капеллану.

— Кристаллы Орока, — уточнил Джем. — Где они?

— О Джем, — воскликнула Умбекка. — Ты не понял ни слова из того, о чем говорил капеллан!

— Фу, как от него несет!

— Грязная скотина!

— Дерьма-то, дерьма… меня сейчас стошнит.

— Ладно, давай работай!

Жалобы стражников Полти почти не слышал. Его ослепил дневной свет, а потом он чуть не задохнулся при погружении в холодную воду. Чьи-то грубые руки его толкали и тянули, терли и дергали. Его царапали и скребли и при этом нещадно распекали.

Что они делали с ним?

И зачем?

Потом, когда его отпустили, он услышал «вжик, вжик!» и увидел прямо перед глазами остро заточенную бритву. Полти зажмурился, решив, что ему хотят перерезать горло. Ну, точно, с ним поиграли в какую-то игру, теперь им надоело, и они решили с ним покончить. Он открыл рот, чтобы заорать, но во рту его тут же очутилась мыльная губка.

А они всего-навсего собирались его побрить.

Наконец все кончилось.

Завернутый в чистую белую простыню, Полти сидел на стуле с жесткой спинкой в большой и довольно странной комнате. Стражники удалились, он остался один. Перед ним, вдалеке, стоял письменный стол. Стол производил устрашающее впечатление — размерами он намного превосходил тот, что стоял в кабинете досточтимого Воксвелла — гигантское сооружение из резного красного дерева. Массивная крышка покоилась на ножках, вырезанных в форме колонн храма. За таким столом должен был сидеть большой человек, важная шишка. Такого человека должны были бы окружать соответствующие его рангу предметы — всяческие печати, карты, государственные бумаги. Но стол был пуст, и на нем не лежало ничего, кроме стопки небольших книжек.