Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Вместе с тем у Е. Н. Тарновского, констатировавшего спад уголовных преступлений, были оппоненты. Так, в 1916 г. М. Фигурин указал, что одним из основных источников, подтверждающих спад преступности в годы войны, являются справки о судимости, количество которых неуклонно сокращалось. Однако попытавшись разобраться с причинами этого явления, Фигурин обратил внимание, что в официальных объяснениях, связывавших спад преступности с мобилизацией и прекращением алкогольной торговли, скрываются недомолвки: мобилизация привела в первую очередь не к сокращению преступлений, а изменениям подсудности (из гражданских судов преступники были переведены в юрисдикцию военных), а прекращение официальной продажи спиртных напитков способствовало росту незаконного корчемства. Кроме того, на выдаче справок о судимости отразилось беженство, так как теперь совершалось меньше преступлений по месту жительства. Все это затрудняло сбор полной статистики, в результате чего Фигурин делал вывод, что убедительных статистических данных о сокращении преступности в целом по России нет, и поэтому могут быть районы, в которых в связи с оттоком населения преступность действительно снижалась, а могут быть другие, где она, наоборот, возрастала[810].

В любом случае, по ходу Первой мировой войны общественная обстановка накалялась и в адрес верховной власти раздавалась все более жесткая критика, попадавшая под статью 103. В 1916 г. в интересах власти было не замечать в отдельных случаях факты публичного оскорбления императора, главным образом тогда, когда задержание виновного грозило народным возмущением, могло подтвердить справедливость оскорбительного высказывания о власти в глазах толпы. Массовое распространение таких случаев вынуждает Николая II, дабы не усугублять психологическую атмосферу в обществе, подписать 10 февраля 1916 г. высочайшее повеление ограничить привлечение к уголовной ответственности за оскорбление царя и членов императорской семьи, в результате чего министр юстиции А. А. Хвостов распорядился прислать ему на пересмотр заведенные дела для возможного помилования обвиняемых или смягчения наказания. Коллекция из кратких сводок протоколов подобных дел (по которым приговор уже вынесен или дознание продолжается) в форме докладов по Третьему Уголовному отделению I Департамента Министерства юстиции сохранилась в фонде 1405 Министерства юстиции Российского государственного исторического архива, кроме того, полные дела по статье 103 отложились в фондах губернских жандармских управлений Государственного архива Российской Федерации.

Следует заметить, что дела по статье 103 давно привлекают внимание исследователей, главным образом тогда, когда речь заходит о массовых настроениях крестьян, так как именно они чаще представителей других сословий становились фигурантами процессов (о причинах этого будет сказано ниже). Вместе с тем далеко не всегда используется весь потенциал этого исторического источника. Чаще всего цитируются отдельные высказывания крестьян о власти в подтверждение тезиса о дискредитации правящей династии в глазах простого народа. Реже обращается внимание на контекст, обстоятельства, приведшие к нарушению статьи 103, и тем более на анализ документов с источниковедческой точки зрения. Одним из первых исследований указанных дел в качестве исторического источника стала статья Л. М. Иванова, в которой он, разбирая оскорбительные высказывание крестьян в годы Русско-японской войны, отметил важность подобных материалов для изучения настроений и политических взглядов сельских жителей[811]. Иванов заметил, что этот исторический источник раскрывает «целый мир крестьянского сознания: здесь и наивная вера в царя, и озлобление против него за то, что он не дает земли, и ожидание „мятежа“, который приведет, наконец, к тому, что земля перейдет в руки крестьян»[812]. Сравнивая выявленные Ивановым особенности массового сознания крестьян, можно обратить внимание на стереотипные практики мышления и поведения, характерные для периодов Русско-японской и Первой мировой войн: отрицательное отношение к мобилизации, непонимание причин войны и попытки домыслить их на доступном для себя уровне, роль слухов в информационном пространстве русской деревни, дискредитация царя, усиление конфликтов с помещиками, которые воспринимаются в качестве изменников, и пр. Тем не менее статью Иванова едва ли можно назвать полноценным источниковедческим исследованием, так как в ней не затрагивался ряд важных вопросов, например степень репрезентативности этой группы документов. К делам по статье 103 из докладов министру юстиции обратилась О. С. Поршнева, которая выделила несколько типов крестьянских высказываний, обращая внимание на аргументированные, повторявшиеся не менее трех раз[813]. Тем самым были отделены типичные характеристики власти от случайных, нетипичных, что позволяет вести речь о массовом сознании. Вместе с тем внимание только к аргументированным суждениям сужает исследовательский фокус анализом осознанных и артикулированных характеристик как элементов политического сознания, оставляя за его границами случайные эмоциональные высказывания как элементы настроений. Представляется, что сочетания осознанных, рациональных высказываний с неосознанными, иррациональными выражениями своих чувств (как вербальными, так и невербальными, например жестами, упоминавшимися в протоколах) составляют одну из уникальных особенностей данных исторических документов.

Наиболее полный на сегодня источниковедческий анализ дел по нарушениям статьи 103 Уголовного уложения за 1914–1916 гг. проведен в монографии Б. И. Колоницкого[814]. Так, исследователь перечислил наиболее типичные ситуации, при которых звучали оскорбления в адрес представителей династии («случайные», «карнавальные», «конфликтные» и др.), использовал квантитативный анализ с целью выявления динамики оскорблений по годам в отдельных местностях, выяснения мест, где чаще всего звучали обсценные высказывания (10 % в 1914 г. были зафиксированы в присутственных местах), какие эпитеты, которыми награждали власть, были наиболее распространенными, а также определения наиболее распространенных объектов критики. Среди последних по частоте упоминаний следовали: император Николай II, великий князь Николай Николаевич, вдовствующая императрица Мария Федоровна, императрица Александра Федоровна[815]. В отличие от Поршневой, Колоницкий учитывал каждый случай оскорбления императора, но также обращал внимание на повторяемость высказываний и сюжетов. Дискутируя с В. Б. Безгиным, отметившим, что чаще всего оскорбления царя носили пьяный характер и звучали в трактирах, Колоницкий пишет о том, что по мере приближения к 1917 г. обсценные высказывания становились все более «трезвыми». При этом автор отметил и ограничения, налагаемые данным материалом: характер фиксации правонарушения и смягчение правоприменительной практики в феврале 1916 г. не позволяют выстроить график динамики оскорблений по годам в масштабах всей империи. Впрочем, этот недостаток может быть восполнен иными историческими источниками. В любом случае территориальный охват и распространенность определенных высказываний о власти, а также имеющееся количество зафиксированных фактов позволяют считать их массовыми и использовать для изучения массового сознания в качестве выборки.