Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

В то же время можно заметить, что если по отношению к немцам и евреям власти, как правило применяли более строгое наказание, то представители других малых народностей или определенных социальных групп могли рассчитывать на некоторые поблажки. Так обстояли дела с казаками, дела которых рассматривали родные окружные суды. Например, Усть-Медведицкий окружной суд приговорил 57-летнего казака Николая Ромашкина всего лишь к недельному аресту при полиции за то, что тот в июне 1915 г. заявил: «Наш государь глупого рассудка и если бы не было Николая Николаевича, то война давно бы уже была проиграна»[838]. При этом еврей, произнесший, что государь «только кушает, пьет и с курвами гуляет, а за порядком не смотрит», получил три месяца крепости[839].

Примечательно, что во время следствия полиция нередко становилась на сторону обвиняемого и пыталась указать на смягчающие обстоятельства. Бывало, составители протоколов отмечали, что крестьяне произносили ругательства «без всякого смысла, по привычке»[840]. Так, например, в Тобольской губернии была распространена идиома «царь не в копейку», связанная с временами, когда на копейке изображался всадник с пикой или саблей и царской короной на голове (XVI–XVIII вв.). Фраза употреблялась для выражения ценностного несоответствия одного объекта другому, носила абстрактный характер. Тем не менее в 1916 г. за употребление этих слов тобольский крестьянин Николай Коровин, 46 лет, был направлен под надзор полиции[841]. В ряде случаев высказывания крестьян следует интерпретировать в контексте местных фольклорных традиций. Как уже упоминалось, безадресное матерное ругательство во фразе, где упоминался император, также влекло ответственность. Так, в характеристике на крестьянина Пермской губернии 39-летнего Афанасия Осокина, выматерившегося в адрес императора, говорилось, что Осокин — порядочный человек, но на слова неосторожный и подвержен «постоянной матерной брани»[842].

Французский посол Морис Палеолог, блестяще знавший русскую литературу и живо интересовавшийся психологией простого народа, отметил своеобразное отношение русского крестьянства к уголовным преступлениям: «Сострадание к пленным, к осужденным, ко всем, кто попал в страшные когти закона, свойственно русскому народу. В глазах мужика нарушение уголовного кодекса не является проступком, тем более бесчестием. Это просто несчастный случай, неудача, злой рок, которые могут случиться с каждым, если на то будет Божья воля»[843]. С этой точки зрения уголовные преступления, включая и хулу по адресу верховной власти, являлись неотъемлемой частью повседневного существования и происходили в соответствии с божьей волей. Хула на царя, как наместника бога на земле, в глазах отдельных представителей сельского мира поднимала социальный статус оскорбителя, иногда представляла его юродивым, что считалось формой святости.

Однако крестьяне быстро учились получать выгоду от Уголовного кодекса. В некоторых случаях начатые расследования по статье 103 были результатом сведения доносчиками личных счетов с обвиняемыми. Особенно это было эффективно, когда обвиняемыми оказывались этнические немцы. Так, например, горничная Анна Лукс была уволена в мае 1915 г. за лень и дурное поведение своей хозяйкой, мещанкой г. Ревеля Гульдой Шель, в прошлом германской подданной. Шель была заведующей школой-садом при приюте Эстляндского немецкого общества. Школа-сад была закрыта по распоряжению властей, и из кабинета школы дворник принес в квартиру Шель картину, изображавшую царскую семью. Однако Шель не захотела повесить картину в квартире и приказала дворнику унести ее. Уволенная Лукс донесла об этой истории властям, заявив, что Шель бросила царский портрет под стол со словами «такого хлама я не потерплю в своей комнате». На дознании Шель заявила, что картина была плоха по исполнению и не подходила к обстановке ее квартиры[844]. Полиция согласилась с тем, что горничная оклеветала хозяйку, и министр юстиции Хвостов прекратил расследование.

Разбирая общую структуру крестьянского хулительного дискурса, нельзя не обратить внимание на то, что доносчики и обвиняемые демонстрировали один тип мышления, употребляли одни и те же слова и выражения. Исследуя отношение к царской власти населения Урала в XVIII в., Р. Г. Пихоя заметил, что «доносчики в некоторых случаях формулировали слухи… смелее, чем то, что им удавалось подслушать»[845]. То же самое осталось справедливым и в начале ХX в. С этой точки зрения было бы неверным интерпретировать дела по статье 103, порожденные доносами, как борьбу значительной части крестьянства с одиночками-хулителями царской власти, и делать на этом основании вывод о том, что такие дела относятся не к норме, а к исключениям социально-политической жизни. Наоборот, доносчики зачастую разделяли мнение того, на кого доносили, однако пользовались этим случаем для сведения личных счетов. Бывало, что писали взаимные доносы друг на друга по статье 103. Подобным образом проявился конфликт между псаломщиком церкви села Перевесья Пензенской губернии потомственным почетным гражданином Алексеем Феликсовым и священником этой же церкви Николаем Тиховым (конфликты между церковно- и священнослужителями были распространенным делом). Священник Тихов донес на Феликсова, что, когда 26 июля 1915 г. он зашел в квартиру последнего узнать, готовы ли метрические выписки на подлежащих призыву на военную службу, псаломщик ответил: «На кой они черт нужны, все равно и этих людей переколотят. Варшаву и Ивангород немцы взяли и наших перекрошили. Наставил жопников, например, Фредерикса, вот они и работают. Раз к ним народ относится враждебно, то начерта их держать»[846]. Феликсов заявил, что Тихов возвел на него ложное обвинение, так как давно старается выжить его из прихода, при этом сообщил, что Тихов в мае 1915 г. при свидетелях, обвиняя правительство в бездеятельности, сказал: «А наш государь окружил себя министрами-немцами ослами, да и сам-то выходит осел»[847]. Вероятнее всего, в данном случае оба персонажа, и священник, и псаломщик, позволяли себе ругательства в адрес верховной власти.

В сословном отношении хулители большей частью относились к крестьянам, которые упоминаются в качестве обвиняемых в 72 % случаев из 1474 дел. На втором месте шли мещане (17 %), затем поселяне (5 %), казаки (2 %), дворяне (1 %). В изученных протоколах в качестве обвиняемых были представлены все слои населения: рабочие, купцы, духовенство, чиновники и пр. Встречается дело, заведенное в отношении урядника полицейской стражи: 11 апреля 1916 г. в селе Дорогорском Архангельского уезда произошла ссора между крестьянином Поповым и урядником полицейской стражи Чащиным, с одной стороны, и фельдшером Нерядихиным — с другой. Последний был изгнан из квартиры Попова без шапки. Когда же фельдшер потребовал вернуть ему шапку «с гербом государя императора», Чащин и Попов крикнули ему в ответ: «… (брань) Государя!»[848] В деле было отмечено, что Чащин и Попов находились в состоянии алкогольного опьянения, что являлось смягчающим вину обстоятельством. Б. И. Колоницкий пытается определить сословную динамику преступлений по статье 103, обращая внимание на примере Киевской судебной палаты на то, что если до войны и в ее первые месяцы оскорбления императора были в основном крестьянским уделом, то по мере затягивания войны возрастало число обвиняемых по этой статье среди мещан[849]. Тем не менее сводки Министерства юстиции позволяют утверждать, что в целом по стране до 1916 г. лидерство в качество фигурантов политических дел сохраняли крестьяне.