Оковы страсти - Розмари Роджерс

— Замолчи, Пипа! — неожиданно воскликнула она и залилась слезами.

Словно находясь в каком-то дремотном полузабытьи, Алекса думала, что все это походит на возбуждение от первого плавания под водой — когда ты ныряешь, задержав дыхание и закрыв глаза, а затем открываешь их в зеленоватой глубине и внезапно понимаешь, что с тобой произошло. Она разжала свои руки, обнимавшие его шею, порывисто привстала и опустила занавески на окнах экипажа. Раздраженная проявлением собственной слабости, она пришла в еще большую ярость, когда услышала его насмешливое замечание, что поскольку их видело уже пол-Лондона, то он может отнести к какой-то иной причине ее внезапное желание уединенности. Это лишь подлило масла в огонь.

— Пол-Лондона, включая Селби и Ровеля! — мстительно огрызнулась Алекса, вновь начиная тяжело дышать. — И не забудь упомянуть о старой герцогине и двух младших сестрах твоей невесты. Мне следовало предупредить тебя, чтобы ты не был таким безрассудно опрометчивым! Я не думаю, что на этом балу теперь состоится долгожданное объявление о помолвке, не так ли? Подумать только, как разочаровано будет все общество! Впрочем, сплетни по поводу причин, расстроивших эту помолвку, несомненно, всех утешат!

Она отчетливо цедила все эти слова, но, к своему немалому удивлению, не заметила ожидаемого выражения на его угрюмом лице — он лишь вскинул брови, словно размышляя, стоит ли ему извиниться перед ней за то, что он сделал ее объектом всех предстоящих сплетен. Небрежно пожав плечами, он произнес самым прозаическим тоном:

— Если ты действительно так озабочена своей репутацией, моя бедная Алекса, мы можем формально объявить о нашей собственной помолвке завтра вечером и опубликовать объявление об этом в «Таймс» на следующий день, чтобы сделать это полностью официальным. В любом случае у меня не было никаких намерений касательно Элен, это была идея бабушки. Но сейчас, я думаю, лучше обручиться с тобой, чтобы положить конец всей этой ерунде.

В первое мгновение, не уверенная в том, что она его правильно расслышала, Алекса смогла лишь с изумлением взглянуть на Николаса. Но затем, видя, что он продолжает смотреть на нее, все более прищуривая глаза, в которых она не могла прочесть никакого выражения, несмотря на необычность всего сказанного, она собралась с силами и отвесила неожиданный поклон.

— Я… я прошу прощения?.. — внезапно охрипшим, тихим голосом переспросила она, и тогда он повторил ей свое предложение (которое на этот раз уже было сформулировано не в виде небрежного вопроса!), хотя и довольно нетерпеливым тоном, добавив при этом, что, как он надеется, у нее не хватит лицемерия требовать от него, чтобы он сделал это еще более официально, встав перед ней на колени и протягивая букет фиалок.

— И ты также знаешь, что уведомление о помолвке совсем необязательно влечет за собой свадьбу, а потому можешь не нервничать по пустякам. Зато это гарантирует мне, что я больше не буду представлять интереса для своих и что ты… — Он сделал совсем крошечную паузу, но Алекса все-таки успела ее заметить, — …почувствуешь облегчение, избавившись от всех охотников за приданым да и от всех других охотников тоже!

Чувствуя себя загнанной в угол, Алекса яростно покачала головой, словно отвергая все услышанное:

— Нет! Я не могу поверить, что я… что ты… Ты, должно быть, сошел с ума…

— Потому что сделал тебе предложение? — насмешливо спросил он с какой-то странной кривой улыбкой, которую она ненавидела с тех пор, как впервые увидела. — Ты ценишь себя так низко, что считаешь мужчину, который предложил тебе замужество, сумасшедшим, или ты предпочитаешь получать предложения несколько иного рода?

— Это вряд ли имеет отношение к тому, насколько я себя ценю, просто моя память неизменно напоминает мне о том, как грубо и бессердечно ты со мной всегда обращаешься, и это заставляет меня думать, что ты вовсе не искренен, а играешь в какую-то жестокую игру! — горячо выпалила Алекса, повернувшись к нему. — Или, может быть, твоя гордость требует, чтобы ты предстал перед обществом с законной невестой, прежде чем сама Элен от тебя откажется? Зачем же я буду вновь позволять тебе использовать себя таким образом?

«Испанец», — она вспомнила слова Чарльза Лоуренса, сказанные тогда, давным-давно, в Коломбо. В этот момент перед ней был не чопорный английский лорд, а только гордый, мстительный испанец с оскаленными белыми зубами, едва сдерживаемой яростью и зловещим пламенем, казалось, вырывавшимся из ноздрей, каким она его помнила прежде. Она также прекрасно помнила и этот мягкий горловой звук его голоса, неприятно напоминавший низкое рычание загнанной черной пантеры, готовящейся к прыжку.

— А я в самом деле тебя использовал? Ну тогда извини, потому что мне вспоминается совсем иное, можно даже сказать, прямо противоположное! Я помню, что получил тебя — или использовал тебя, если тебе так больше нравится, — в первый и единственный раз в том борделе, известном как храм Венеры; и ты назначила мне такую чрезмерную цену за свою удивительную девственность, которую я тем не менее заплатил! И я также прекрасно помню, что пришел туда вовсе не затем, чтобы найти тебя и потом использовать, а совсем с другими целями. Я находился там в полубессознательном состоянии под действием гашиша и всем был доволен, пока меня не побеспокоила своим вторжением жрица Венеры, которая — как это вскоре выяснилось — желала использовать меня! Мне следует продолжить?

— Нет! — резко отозвалась Алекса, стыдясь того, что краска бросилась ей в лицо. — Нет, я не желаю вспоминать ни о чем неприятном и вовсе не собираюсь заключать с тобой мнимую помолвку только для того, чтобы ты мог спасти лицо, как говорят китайцы!

Произнеся эту вызывающую фразу, она почувствовала неизмеримое облегчение, услышав, что экипаж остановился и голос лакея сказал, что они наконец приехали. Это же самое чувство облегчения позволило ей повернуться к лорду Эмбри и вежливо сказать, что ее экипаж всецело находится в его распоряжении и он может приказать доставить себя куда ему угодно.

— Спасибо тебе, моя радость, но что дальше? Я думаю, что нам еще многое надо обсудить и решить.

Уже после всего этого было легко говорить самой себе, что следовало бы быть настороже, тем более что его слова звучали так, словно бы он их откусывал. Удивительно, почему она не ударила его, не стала бороться, не закричала и не позвала на помощь, когда он имел дерзость прошептать, что доставит ее прямо на диван, поднял на руки и понес по ступенькам ее дома мимо оторопевших слуг и бедного мистера Боулза.

— Если ты предпочитаешь спасти лицо, как говорят китайцы, моя дорогая Алекса, тогда сделай так, чтобы они подумали, что ты в обмороке.

Где-то там, в глубине своего сознания, она понимала, что, как бы там ни было, он не откажется от своего намерения. И, тем не менее, даже когда он вошел в дом и спросил Бриджит, где находится комната ее госпожи, она все еще по-настоящему и не подозревала, какое чудовищное, из ряда вон выходящее дело он задумал совершить. Ее даже не насторожило, как строго он приказал Бриджит оставаться за дверью и не входить в комнату: