Играл на флейте гармонист - Влад Стифин

— Да, пожалуй, чайку попить стоит, а то потом и голова и руки будут заняты.

Они устроились за небольшим столом у окна, наблюдая, как пионэры выстраивают прибывших в очереди и направляют потоки в ангар.

— Я вот что скажу, нет уважения между поколениями. Связи нет. Молодые сами по себе, а мы уже влиять не можем. Жизнь стала быстрой, бежит не угонишься. Говорят, что этим пионэрам поручили молодежь воспитывать. А где у них традиции, где опыт? Нетути, — френч с удовольствием маленькими глотками отпивал горячий чай.

— Да, молодежь от нас увели, отстранили, значит, — подтвердила деловая. — А может это и правильно. Новые люди растут — новые идеи будут. От моего клининга новых идей не предвидится.

— Да и то верно. Я уж на станции лет сорок, и что видел? Лес да пумпели проходящие. Это ж кому сказать стыдно, в городе ни разу не был. От хозяйства никак не оторваться. Леность оседлости одолела. Нет никакого желания к переменам.

— Перемены вещь иногда опасная. Да и здоровье от них портится, — продолжила деловая. — У нас здесь хорошо, тихо. Только вот молодежные пумпели обеспокоили. Раньше без них спокойнее было. Зима придет, сезон закончится, передых будет.

— Зимой хорошо. Пумпель один раз в неделю, и то проходящий. Спокойствие и благолепие, — мечтательно вздохнул френч.

— Благолепие, — согласилась деловая.

Они несколько минут удовлетворенно созерцали опустошенную платформу. Небо очистилось окончательно. Солнце клонилось к закату. Длинные тени от строений вытянулись до самой опушки леса.

— Интересно, много ли сегодня будет отсортированных? — спросила деловая.

— Поживем увидим, — ответил френч. — На «Поперечной» отказников было много. Пумпель переполнили. А у нас посвободней стало.

— Жалко их, — деловая кивнула в сторону вагонов. — Попадут в лагеря, разрежут их всех.

— Вы это зря так говорите. Эта информация закрытая, — оглядываясь по сторонам, тихо заметил френч. — Да и не режут их, а препарирует для науки. Новый менталитет выводят.

— Всё равно жалко, — шепотом продолжила деловая. — Нам-то что, у нас свой менталитет устоялся. А эти только начинают жить.

— Жизнь жизнью, а науку остановить нельзя.

— А что же, наука и пожалеть никого не может? — спросила деловая.

Френч поставил на стол пустую кружку.

— Наука-то может, то есть я не так выразился. Человеки научные могут, и то не все, а наука в целом движется сама по себе и из любопытства может в такие дебри забрести, что потом все ахают и удивляются — мол, не гуманно это, бесчеловечно. Вы и то ворчите на этих пассажиров: «Стены все исписали, испачкали в ангаре», а наука хочет это исправить, чтобы не чиркали где попало.

— Я ворчу за дело, — ответила деловая. — Я же не препарирую, хотя посечь иногда очень хочется этих пакостников. Прямо неймется им, как стенку какую чистую увидят, так руки у них, что ли, чешутся, исчиркать все.

— Вот видите, — продолжил френч. — А наука — она особенно психологическая, все это изучает и стремится к новому. Вам же приятнее и удобнее будет убирать при чистых стенах.

— Приятнее, — согласилась деловая.

Ярко-красное огромное солнце коснулось верхушек деревьев. Его вечерние лучи осветили комнатку, напичканную приборами, датчиками, настенными экранами, на которых фиксировались картинки пустой пумпельной трассы, бегущей среди бескрайних, покрытых лесом холмов.

— Уже час как сортируют, — заметила деловая.

Френч взглянул на часы:

— Час пятнадцать минут. Так это как обычно. Работы у них там много.

— А вы сами-то к Гуру хотели бы попасть? — спросила деловая.

Френч надолго задумался, не спеша прошелся вдоль окна, внимательно осмотрел все экраны, что-то пробормотал про себя, видимо, повторяя вопрос, и произнес:

— Нет, пожалуй, нет.

— Почему? — удивилась деловая.

— Почему… — Френч тянул с ответом, подбирая нужные слова: — Мне нечего его спросить, да и зачем мне знать что-то такое, что я еще не знаю про себя. Зачем мне это? О себе я знаю почти все, и мусора и грязи во мне достаточно, чтобы я еще что-то новое узнал.

— А судьбу разве не интересно узнать? — не унималась деловая.

— А зачем? Ну, узнаю я, как все кончится, что из того? Мне что, лучше станет жить? Нет, не лучше… — Френч вздохнул, и взгляд его устремился куда-то далеко, где уже, наверное, давно не бывала его мысль.

— Да, пожалуй, вы правы. Нам уже это не нужно, — тихо согласилась деловая и, грустно улыбнувшись, добавила: — А молодежь еще желает что-то узнать.

— Молодежь, на то она и есть молодежь. У нее стремление есть, — заметил френч. — Вспомните себя в молодости. Все еще впереди. Стремись, выбирай.

На экране появился сигнал: «Начало посадки».

— Вот и все. Сейчас отправим, и смене конец, — равнодушно заключил френч. — Всех к Гуру отправим. Гуру умный, всех рассудит.

* * *

— Наохмурялись, — грустно сказала она.

Он молча смотрел в окно и по мере удаления от «Продольной» хмурился все более и более. В глазах его надолго застыла картина, как пионэры уводят Хлыща и девицу, а Хлыщ, не сопротивляясь, напевает старую песню:

Я ухожу навсегда. Кто-то сказал мне — пора.

Время бежит далеко, всех нас забудут легко…

Неожиданно у Хлыща оказался красивый голос:

Люди другие придут, может быть нас позовут.

Время бежит так легко. Нам всем до них далеко…

Эти слова Лучу помнил от отца, который в последний год часто напевал их тихонько про себя, вглядываясь туда, где океан соединялся с огромным куполом неба.

— Почему у них порвались жетоны? — спросила она.

Он долго не отвечал. Потом повернулся к ней и прошептал:

— Я потом тебе все расскажу.

— Хорошо, — покорно согласилась она.

Пумпель мчался по высокой эстакаде куда-то на северо-восток. Солнце уже скрылось за горизонтом. Небо над лесом вспыхнуло красно-золотистым заревом вечернего заката. На западе над самой кромкой леса блеснула яркая голубая звезда.

— Хочешь, я расскажу тебе одну историю? — спросила она.

Он кивнул головой. Она начала рассказ, пытаясь с выражением произносить слова и фразы и делать паузы в нужных местах:

«Небо над лесом вспыхнуло красно-золотистым заревом вечернего заката. Над самой кромкой леса блеснула яркая голубая звезда. В долине было сумрачно и сыро. Бажена лежала на холме и смотрела в темнеющее небо, где постепенно проступали далекие звезды.

— Завтра в ночь будет праздник, и я обязательно пойду к Яри, он так нравится мне, — думала она. — Только бы Черныш не опередил его.

Закат быстро затухал. В вышине через все небо протянулась звездная дорога. В редколесье за ее спиной проснулись ночные жители. В тишине послышались слабые шорохи и