Происхождение языка. Факты, исследования, гипотезы - Светлана Анатольевна Бурлак

и мочь отличать их одно от другого, необходимо, чтобы разные элементы речевого аппарата — нижняя челюсть, язык, губы и т. д. — могли двигаться независимо друг от друга.

В начале эволюции языка, пишут Дэвис и Мак-Нилидж, нашим предкам был доступен лишь элементарный цикл движений нижней челюсти — открывание и закрывание рта (такое же, как при жевании, сосании или лизании). На самом деле это не вполне верно: Джейн Гудолл замечает, что для поедания многих видов плодов, семян и сердцевины растений обезьяны должны уметь довольно тонко управлять своим ротовым аппаратом{1149}. И даже первые шаги в освоении коммуникации при помощи рта тоже, видимо, были пройдены еще обезьянами: приматологи знают, что чмоканье губами — это один из коммуникативных жестов, а геладам даже удалось соединить чмоканье губами с вокализацией (см. гл. 5). Но соединить управление разными частями рта (а не только губами, как у гелад) и коммуникацию удалось только людям. Как это произошло, и пытаются показать в своих работах Дэвис и Мак-Нилидж.

Их гипотеза опирается на уже упоминавшийся основной биогенетический закон Эрнста Геккеля: развитие одной особи в целом ряде отношений повторяет развитие всего вида. В качестве модели того, как предки людей овладевали волевым контролем над вокализациями, можно рассматривать детский лепет (см. гл. 3): именно на этой стадии малыш учится управлять звуком. Сначала младенец произносит слогоподобные последовательности: когда челюсти переходят из сомкнутого состояния в разомкнутое, «включается» голос. В дальнейшем движения отдельных органов артикуляции становятся все более и более независимыми друг от друга. Если в лепете преобладают слоги вида «согласный + гласный», подчиняющиеся принципу инерции (см. гл. 3), то во «взрослых» языках слоги чаще бывают подчинены не принципу инерции, а, наоборот, принципу контраста, поскольку, чем меньше различие между элементами сигнала, тем больше создается трудностей для его распознавания — нелегко понять, один звук был произнесен или два. Слоги, где гласные и согласные очень похожи друг на друга (как, например, wu или yi), встречаются в языках мира нечасто. Повторы двух одинаковых слогов в непроизводных словах «взрослых» языков, в отличие от лепетных последовательностей, относительно редки (среди них преобладают звукоподражания); если же слоги не повторяются, то согласные в них могут быть любыми, ограничения на сочетаемость согласных, характерные для лепета, во «взрослых» языках исчезают.

Все эти факты приводят Дэвис и Мак-Нилиджа к выводу, что в начале развития звучащей речи облик звуковых сигналов определяли в первую очередь весьма ограниченные возможности произношения звуков; впоследствии же все более повышалась роль различий, необходимых для распознавания большого количества разных слов.

Специалист по теории грамматики Джоан Байби ставит своей целью продемонстрировать, что для возникновения сложного синтаксиса не нужны генетические мутации, которые вызвали бы появление в человеческом мозге синтаксических деревьев. Основой структуры составляющих является, по ее мнению, последовательность слов в высказываниях; об этом говорит даже само название ее статьи — Sequentiality as the Basis of Constituent Structure («Последовательность как основа структуры составляющих»){1150}. Согласно гипотезе Байби, семантика и — до некоторой степени — прагматика определяют, какие элементы в высказывании окажутся рядом друг с другом, но именно частая совместная встречаемость в речи — это тот «клей», который связывает элементы составляющих вместе.

Владение языком Байби сопоставляет с навыками вождения автомобиля: в обоих случаях единицы более высокого уровня образуются комбинированием единиц более низкого уровня. Например, словосочетание мой щенок или действие «повернуть направо» являются комбинациями более простых единиц: в первом случае это мой и щенок, во втором — соответствующее движение руля и включение светового сигнала поворота. Чем более опытен водитель или носитель языка, тем в большей степени он оперирует единицами более высокого уровня (чанками), которые складываются из единиц более низкого уровня как бы автоматически (см. гл. 2). Иными словами, чем чаще повторяется действие (практическое или языковое), тем более беглым оно становится; цепочка таких действий может слиться в единый комплекс, образуя чанк. О том, что такая единица воспроизводится и воспринимается как единое целое, а ее внутренняя структура может утрачиваться, свидетельствуют, например, случаи слияния артиклей с определяемыми существительными, превращение послелогов[82] в падежные окончания и т. п. Таким образом, знание грамматики — это прежде всего навык, по большей части подсознательный. И в этом смысле знание грамматики противостоит знанию лексики, которое представляет собой сознательное обладание информацией.

Выучиваемые последовательности слов (так же, как и последовательности морфем) образуют сети, что дает возможность комбинировать отдельные элементы друг с другом. Например, имея в памяти сочетания моя мама, моя машина, твоя мама и своя машина можно построить своя мама или твоя машина. Впрочем, все равно хорошее владение языком в сильнейшей степени подразумевает знание и употребление таких комбинаций слов, которые в этом языке закреплены традицией. Так, в одном языке мы можем попасть в затруднительное положение, а в другом в такой же ситуации — «в тесный угол» (англ. in a tight corner).

На основе таких сетей строятся обобщения более высокого порядка, что и образует грамматику. Таким образом, иерархии структур составляющих выводимы из того факта, что одни и те же элементы часто следуют в тексте друг за другом: чем чаще какие-то из них встречаются вместе, тем теснее они связаны в структуре составляющих.

Свою гипотезу Байби подтверждает результатами многочисленных наблюдений и экспериментов, показывающих, что явления фонетической редукции на стыках слов, распределение пауз и т. п. в сильной степени обусловлены частотой, с которой соответствующие слова в предложениях стоят рядом. Иногда фонетически сливаться могут слова, которые относятся к очень далеким друг от друга (с точки зрения структуры синтаксического дерева) составляющим, но при этом часто оказываются в непосредственном контакте в реальных высказываниях (сравните, например, такие комплексы, как англ. I’m, I’ll, he’d).

Некоторую сложность для данной теории представляют разорванные составляющие, в которых элементы, связанные синтаксическим соотношением, не располагаются рядом друг с другом. Но, по мнению Байби, это обусловлено возможностью человека приостанавливать выполнение поведенческих программ и потом — после некоторого перерыва — возобновлять его. При этом составляющие, вставленные внутрь других составляющих, не должны быть слишком длинными: чем меньше необходимо сделать в промежутке, тем легче возобновить прерванное действие.

Из всего этого Байби делает вывод, что в языковой способности человека нет никаких специальных составляющих, образующих синтаксические деревья. Просто единицы языка (слова и морфемы) в результате частого повторения комбинируются в кластеры. Именно эти кластеры и демонстрируют поведение, свойственное составляющим: они могут употребляться отдельно (в ответе на вопрос), заменяться на местоимения и т. п., а