Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт

«Увидишь мою eleve[52], — пишет Нельсон Эмме вскоре по прибытии в Портсмут, — поцелуй ее от меня и скажи — никогда я ее не забуду, ни ее, ни ее дорогую добрую мамочку, и поверь, так оно и есть».

В другом письме, написанном там же, в номере гостиницы «Джордж инн», Нельсон сообщает Эмме, что вскоре сядет на лодку, которая доставит его на флагманский корабль. «Мне остается лишь молить Всевышнего благословить и беречь тебя и позволить нам встретиться снова в мире и счастии. Верю, так оно и будет».

На улицах города стоял шум. Стучали колеса повозок и экипажей, везущих на набережную моряков и всяческую провизию; раздавались крики носильщиков с тяжелой поклажей на плечах; дребезжали тачки, набитые ящиками и морскими сундуками. Гуртовщики, орудуя длинными палками, гнали скот через весь город. Моряки накануне погрузки сидели в барах, пили эль и покуривали трубки.

Флагман Нельсона, «Виктория», стоял на рейде дальше других. Он представлял собой первоклассный линейный корабль первого ранга, вооруженный 104 пушками, включая тридцать тридцатидвухфунтовых, способных поражать цель на расстоянии в милю, пробивая при этом дубовую обшивку на два фута вглубь. Заказ на строительство судна поступил на Королевские верфи Чэтэма в 1758-м — год рождения Нельсона, а спуск на воду полностью готового к походу корабля состоялся восемь лет спустя. Стоимость его составила 63 176 фунтов. Общая протяженность бегучего и стоячего такелажа этого самого крупного на флоте судна — 27 миль, а площадь распущенных парусов — 4 акра. Полностью укомплектованный экипаж состоял из восьмисот пятидесяти матросов, размещавшихся по преимуществу в тесных кубриках на нижней орудийной палубе. Чаще всего в походе, когда орудийные порты закрыты, здесь царил полумрак. Вообще на корабле находилось всего много больше того, чем обычно необходимо в мирном плавании, но в бою работы хватало всем, и матросам, и артиллеристам. Средний возраст экипажа составлял двадцать два года. Примерно сто не достигли и двадцати лет, самому молодому исполнилось десять, четверым — двенадцать, шестерым — тринадцать. За сорок лет перевалило менее пятидесяти членов экипажа. Говорят, на корабле находилась даже женщина, переодевшаяся мужчиной[53].

На самой нижней палубе, под матросскими помещениями, располагались медики и младшие офицеры. Довольно просторная каюта капитана находилась в застекленной кормовой части, непосредственно под ней — адмиральские апартаменты: гостиная, столовая, спальня с поднимающейся койкой, прикрытой занавесками, расшитыми леди Гамильтон. Рядом с койкой стояли умывальник и ночной горшок.

Большая каюта, декорированная и обставленная в соответствии со вкусами адмирала, представляла собой красивое и внушительное помещение с окнами по трем сторонам и до блеска отполированными стенами. Обстановка уютной гостиной, где Нельсон проводил дружеские встречи со своими капитанами, состояла из столов, стульев, кресла и тумбы с ящиками.

В столовой, украшенной портретом леди Гамильтон, написанном в 1800 году в Дрездене Дж. Х. Шмидтом, могли разместиться двадцать четыре человека. При необходимости стулья, расставленные по периметру стола, легко складывались и отставлялись в сторону, освобождая помещение. Точно так же разбирался — на двадцать две части — длинный обеденный стол.

Однако же безупречной чистотой Большая каюта сверкала лишь перед торжественным ужином, а поначалу, при первом появлении Нельсона на корабле, до блеска было далеко: ящики с мебелью еще не открывали, на пакетах и тюках кое-где перепутали бирки; личные винные запасы адмирала не прошли таможню; койка по ошибке попала на какой-то другой корабль; экземпляры Библии и молитвенников, запрошенные у Общества по распространению христианского учения для экипажей кораблей, еще не прибыли. В Большой каюте пахло свежей краской. В общем, как отмечал сам Нельсон, на корабле «царил изрядный кавардак», не говоря уж об укомплектованном лишь наполовину экипаже, а капитан «Виктории» Сэмюэл Саттон уверял — раньше пятницы утром в море не выйти. Адмирала это чрезвычайно раздражало: ему не терпелось «как можно скорее покинуть такое гнусное место, как Портсмут».

Накануне отплытия поступили последние инструкции из Лондона: Нельсону предписывалось взять курс на Мальту, а оттуда, усилившись еще одним отрядом кораблей, следовать в Тулон и пристально наблюдать за действиями базирующегося там французского флота. По пути Нельсон должен был сменить флагман, предложив перейти на «Викторию» командующему морскими силами на Ла-Манше адмиралу Корнуоллису. Однако Корнуоллиса он не обнаружил и, потратив целый день на бесплодные поиски, приказал Саттону продолжать их без него, а если в течение двух недель Корнуоллис так и не объявится, возвращаться на «Виктории» назад, в Англию, и ждать дальнейших указаний.

Сам же Нельсон без большой охоты перешел на борт фрегата «Амфион» под командованием капитана Харди и двинулся в сторону Португалии. Почти на всем пути сильно штормило, погода стояла ужасная, и Нельсон сразу же простудился. Хотя при всей тесноте кое-какой комфорт, на что Нельсон, по правде говоря, не рассчитывал, на «Амфионе» имелся, и, судя по записям его секретаря Джона Скотта, на корабле устраивались ужины, где произносились тосты за леди Гамильтон и Горацию Нельсон Томпсон, а адмирал выражал надежду на то, что война продлится достаточно долго, сделает его «финансово независимым человеком».

«Твой дорогой мне портрет и портрет Горации уже висят на стене, — пишет он Эмме. — Стоит только посмотреть на них, и сразу чувствуешь себя лучше. Тут все пьют за твое здоровье». А вот строки из другого письма, отправленного чуть ранее: «Все время думаю о вас обеих. Сердце выпрыгнуть из груди готово… Я ничуть не сомневаюсь, нам предстоит новая встреча во здравии, чести и преуспеянии, и проживем мы долго-долго, до самой старости… Бог милосерден, и мудрость Его соединит нас… Твой верный и любящий, до самой смерти, а можно было бы, так и дольше, друг».

Такого рода письма шли сплошной чередой, безостановочно.

«Дорогая моя, любимая, сказать, что я думаю о тебе день и ночь, значит, выразить слишком малую долю тех чувств, которые я испытываю… Ни мыслью, ни словом, ни делом я не способен причинить тебе хоть малейший вред, все богатства Перу я отдам за единый миг с тобою… Родная моя, любимая, от одной мысли, какое ты даришь мне счастье с самого момента нашей первой благословенной захватывающей встречи, у меня кровь в голову бросается… Всегда, навсегда твой, только твой, в этом и ином мире, Нельсон-и-Бронте… навсегда, навсегда безраздельно твой Нельсон».

Помимо писем Эмме Нельсон сочинил развернутый план войны на Средиземноморье, отослав его, вместе с докладом о прибытии на Сицилию и оказанном там теплом приеме, премьер-министру. Из Сицилии Нельсон проследовал в Неаполь, где не рискнул спуститься на берег: французы, уже высадившие десанты в Южной Италии (Бриндизи, Отранто, Таранто), могли бы истолковать его действия как провокацию.