Опасный водоворот - Андраш Беркеши

девушка. — Очень трудный. Я сама принадлежу к молодежи и, кажется, знаю, что ее волнует, чем она живет. Как руководящий работник побывала даже в нескольких странах.

— Чего не хватает нашей молодежи? Все у нее есть, мы обеспечили ей такую жизнь, о которой нам в свое время и не снилось, — продолжал свою мысль бывший партизан.

— Верно, конечно, но этого еще мало, — ответила девушка. — Скажите, товарищ Миркович, вы обвиняете только молодежь?

— Да, только молодежь. Она безответственна, заносчива, думает только о привольной жизни, танцах, веселье, любви и нарядах…

— Не сердитесь, — прервала его девушка, — но я не согласна с вами. Мне кажется, вы ошибаетесь. Виновата не молодежь. Вернее, не она одна.

Оба молодых солдата с интересом прислушались к спору. Девушка продолжала:

— По-моему, проблема молодежи, ее жизни и образа мыслей приобретает сейчас всемирные масштабы, то есть затрагивает и капиталистические страны. Американизм получил широкое распространение, его разлагающему воздействию в какой-то мере подверглась и венгерская молодежь. В чем же проявляется это тлетворное воздействие? Прежде всего в том, что наша молодежь стала жить только сегодняшним днем. «Лови момент, кто знает, что принесет нам завтра?» — вот ее лозунг. Боязнь будущего, неуверенность в завтрашнем дне толкает молодежь к погоне за наслаждениями, она стремится насытиться ими, не задумываясь о будущем. Раздуваемая в Америке военная истерия породила стремление взять от жизни все именно сегодня: кричаще одеваться, обнимать, любить, танцевать, потому что завтра, может быть, будет поздно. Пропагандируя такой образ жизни, американцы хотят вывести молодежь из-под влияния прогрессивных организаций, которые не забывают и о будущем, о завтрашнем дне. А это молодежь воспринимает, как бремя, потому что во имя лучшего будущего сегодня надо приносить жертвы.

— Мне кажется, Эржике, вы чересчур углубляетесь, — сказал Миркович.

— Нет, погодите, — тряхнула головой Эржике, — выслушайте до конца. Мне хочется высказать вам все, что я думаю. Так вот, определенную часть молодежи легче заинтересовать красивыми нарядами, развлечениями, чем политическими тезисами. Это факт. Молодые люди охотнее слушают тех, кто потворствует их бездумному образу жизни, тех, кто сквозь пальцы смотрит на их легкомысленные любовные похождения. Как правило, молодежь не любит слушать прописные истины о морали. Американцы хорошо это понимают. Пока молодежь танцует, целуется, флиртует, ей некогда думать о забастовках, об эксплуатации, об участии в коммунистическом движении, а именно это и на руку капиталистам. Огромную услугу оказывает американизму и клерикальная реакция. Мне удалось сделать в этом отношении очень интересные наблюдения. Кое-что я знаю из личного опыта, а кое-что почерпнула из рассказов представителей иностранных молодежных организаций. Если духовенство известно как косная сила в теоретических, научных вопросах, то в области воспитания молодежи оно кое в чем опередило нас.

— Что вы имеете в виду? — спросил Миркович.

— В прошлом году я была в Италии, — продолжала девушка, — и видела, как молодые священники вместе с молодежью играют в футбол и регби, жуют резинку. Но это мелочи. В католических организациях произносятся очень короткие проповеди, а затем до самого утра танцуют буги-вуги.

— Может быть, и у нас в парторганизациях завести буги-вуги? — иронически предложил бывший партизан.

— Да нет, товарищ Миркович, одними буги-вуги вопрос о молодежи не исчерпывается. Я не говорю, что следует вводить танцульки, но нельзя и запрещать их. А у нас, например, допускались перегибы. Юношу, который любил современные танцы, без всякого основания обзывали стилягой. В конце концов такие увлечения длятся всего два — три года, а потом сами собой проходят.

— Вы очень странно рассуждаете, Эржике, — возразил Миркович.

— Странно? Скажите, разве вы в молодости не танцевали современные для той поры танцы? Ну, отвечайте откровенно!

— Разумеется, танцевал, — ответил он.

— И ведь это не помешало вам стать хорошим воином, партизаном, правда? Однако в то время те танцы казались такими же нелепыми, как нынешние. Или нет?

Миркович молчал.

— Словом, мы чересчур строго судили о таких, вещах. Во-вторых, наши руководители не считались с гордостью, достоинством, самолюбием нашей молодежи. Нам постоянно твердили, что мы живем куда лучше, чем наши отцы, а потому должны быть благодарны и все принимать на веру, как «священное писание». Это значило, что нынешняя молодежь, которая живет теперь несравненно лучше, чем жили в молодости вы, должна закрыть рот, не критиковать, не дискутировать, а только учиться и работать. Вот так все и шло. Молодежь чувствовала, что старшие не считаются с ней, и это задевало ее самолюбие.

— Что вы имеете в виду? — спросил Миркович.

— Видите ли, товарищ Миркович, если уж молодежь начинает учиться, то она хочет всесторонне изучить материал. Нам нужно знать все. А я, да и многие другие понимали, что наши руководители не до конца откровенны с нами. Я имею в виду не только политических руководителей, а наших наставников вообще. Я учусь заочно в экономическом институте. Расскажу вам один интересный случай.

— Послушаем! — воскликнул бывший партизан. — Но погодите минутку. Надо проверить, правильно ли мы идем.

Они остановились. В лесу туман был не таким густым. Миркович осматривался по сторонам, поворачивая голову то вправо, то влево.

— Да, правильно, — поразмыслив, заключил он.

Они двинулись дальше. Миркович шел рядом с девушкой, два солдата — позади. Взобрались по склону на вершину холма. На мокрой тропинке ноги то и дело скользили, идти было трудно. Судя по ловким движениям Мирковича, он был хороший альпинист. Видимо, он много лет провел в горах.

— Ну, продолжайте! — обратился он к Эржи, протягивая девушке руку и помогая ей взбираться. Эржи раскраснелась.

— Да, так вот, — продолжала она, — на политэкономии мы изучали вопрос об обнищании рабочего класса в странах капитала. Преподаватель заявил, что этот объективный закон является одним из основных законов капиталистического общества. Это верно. Затем он прочел большую лекцию о том, в какой ужасной нищете живут трудящиеся в западных государствах. Говорил о тщетных попытках буржуазных экономистов опровергнуть этот непреложный факт. Как раз в то время я приехала из Италии. Нашлись и другие, кто побывал в зарубежных странах. Мы видели, что рабочие живут там более или менее сносно, во всяком случае не так плохо, как говорил лектор. Когда я попробовала сказать ему об этом, он резко оборвал меня, заявив, что нам положено знать то, о чем говорит он.

— Эржике, неужели вы будете утверждать, что правы вы? Преподаватель говорил правду.

— Нет, — отрезала Эржи, с трудом переводя дыхание. — Он говорил неправильно, слишком упрощенно, и его утверждения, высказанные в такой форме, не соответствовали действительности. Никто не спорит, что этот закон остается в силе. Но проявляется он видоизмененно, в соответствии с конкретными условиями. Я, например, ясно представляю, что военная