Прокурор Никола - Вячеслав Белоусов

Ольшенский потупил глаза, едва сдерживаясь, но не успокоился, ладошкой постукивал по столу слегка, подрагивал.

– Тут вот какие дела… – Боронин опять смолк, взглянул за помощью на генерала. – Евгений Александрович?..

– Бандиты не довольствовались одним разбоем! – рявкнул тот. – Они собирались совершить террористический акт!

– Что? – не понял Ольшенский и перестал стучать ладошкой.

– Банда намеревалась на награбленные деньги приобрести оружие, совершить нападение на обком партии и захватить в заложники первого секретаря! – Максинов громогласно выпалил все, не моргнув глазом.

– Зачем им это? – не сразу нашелся, пролепетал Ольшенский, пытаясь улыбнуться. Он повернулся за поддержкой к Боронину, но тот молчал, строго подобрав губы.

– У них было две причины для этого, – как для школьников на уроках, строгий учитель Максинов начал говорить громко и назидательно. – Награбленные эти самые реликты из-за их большой стоимости они не могли сбыть, продать здесь. Хотя пытались. Продать такие драгоценности можно только за рубежом.

– Что вы говорите? – Ольшенский все-таки слабо усмехнулся.

– И второе, – не удосужил вниманием его иронию генерал. – Они чуяли, что находятся под моим колпаком, и считали часы, когда я их арестую.

Максинов оглядел обоих секретарей жестким взглядом и особенно задержался на Боронине.

– Захват обкома и первого секретаря были для них единственным выходом. Но не последним звеном в их преступном замысле.

– И что? Что бы они с ним делали? – Павел Александрович выкрикнул и осекся, до него дошло, что он говорит о Боронине, как о постороннем нереальном предмете, забыв, что тот жив и сидит рядом. От этого он даже испугался.

– Имея заложника, бандиты собирались приказать начальникам колоний и тюрем освободить спецконтингент, учинить беспорядки в городе, а самим выбраться в аэропорт, захватить самолет и улететь за рубеж.

– Вот те на! – только и смог ахнуть Павел Александрович.

– В принципе все вполне осуществимо, – сверкнул глазами Максинов. – По большому счету, обком партии не охраняется. В дверях просто дежурного порой не увидишь, за газетками бегает.

– Нет. Скажите…

– Первый секретарь обкома, Леонид Александрович, вы меня простите, сам гуляет без охраны, после работы не раз… естественно… А я об этом уже докладывал…

– Ну хватит тебе, – поднял глаза на генерала Боронин и рукой махнул. – Тоже мне, – докладывал он. Требовать должен!

– Нет, Леонид Александрович, раз так пошло… Меры надо принимать решительные! – Максинов напрягся. – Не арестуй я бандитов!.. Не раскрой эту шайку!.. Неизвестно бы, чем все обернулось!

– Ты наговоришь, – Боронин хмыкнул.

– Я про Сайкина еще хотел доложить…

– А что про Сайкина? – насторожился первый секретарь. – Иван-то с какого бока здесь?

– Да вот как раз и с бока, Леонид Александрович! – Максинов аж привстал со стула. – Машину-то, «Волгу», на которой главный их бандюган разъезжал, знаете, где он купил?

– Ну? Будешь ты мне еще загадки загадывать.

– Сайкина «Волга»! – Максинов выпалил, как дух выпустил из себя. – Год на ней Иван Александрович поездил, признали бывшей в употреблении и продали. Кому? Бандиту! А у меня племяш «москвича» в очереди не дождется.

– Ты о чем?

– Да я так, к примеру.

– Вот стервецы! Ну что ты с ними поделаешь! – Боронин глянул на Ольшенского. – Отвернуться нельзя.

– Так у них же все права, – хитро сощурился Павел Александрович; как и генерал, он терпеть не мог этого выскочку Сайкина, командующего в области торговлей.

– Машину изъяли? – спросил Боронин.

– Под арестом. Курасов мой ее в гараж управления доставил. Там сохраннее.

– Правильно, – похвалил Боронин. – А ты теперь обо всем этом Торину сообщи. Чтобы меры на будущее принял.

– Может, прокурору области передать материал? – загрустил генерал.

– А зачем? Какой материал? – тихо спросил Боронин, снова холодея глазами.

– Ну… Сайкин вроде как первый заместитель у Торина? Как ему рассматривать? Игорушкину сподручнее. Проверку проведут…

– А ты что же? – вспыхнул Боронин. – Ты не все проверил? Сам же только что докладывал?

Максинов молчал.

– До свидания, генерал… Ступай. А мы с Павлом Александровичем подумаем еще о твоих заботах. И о задачах, что нам поставил.

Максинов помялся на стуле, покивал головой и вышел.

– Ну? Что думаешь обо всем этом, Павел Александрович? – насмотревшись в окно, после того, как дверь за генералом закрылась, спросил Боронин.

– Сразу и не сообразишь, – Ольшенский поджал губы. – Когда-то это должно было случиться. При нашей…

– Я не об этом, – перебил его Боронин. – Ты конкретнее. Понял, куда Максинов клонит?

– Ну… В общих чертах.

– Заложником меня решил выставить!

Боронин внезапно вспыхнул весь, зашелся в гневе, лоб его покраснел, глаза засверкали; куда девались холодная созерцательность, презрительное равнодушие!

– Меня!.. Заложником бандитов паршивых! Первого секретаря обкома!.. В руках уголовников!..

– Леонид Александрович…

– И ведь понимает, паршивец, что творит! Ему мало, что меня с миллионом овощей этих чертовых подставили, как мальчишку! Что приписками хотят свою задницу прикрыть! Игорушкин бумажку ужу накатал! Так этому служаке мало!.. Он меня посмешищем хочет сделать!.. Меня! На всю страну!..

Это была истерика. На Боронина больно и жалко было смотреть. Он вскочил, застучал кулаками по столу. Застонал от бессильной злобы. Глухой яростный его голос, рвущийся из самой глубины груди, казалось, бомбил перепонки в ушах Ольшенского, тот схватился за голову. «Позвать врача? – лихорадочно мелькнуло у него в мозгу. – Какой переполох поднимется! Воды надо дать. У него же истерика! А ведь сидел спокойно, слушал, молчал…»

– Успокойтесь, Леонид Александрович! – бросился он за водой. – Вот водички я вам. Попейте…

– Да пошел ты со своей водой! – оттолкнул его руку со стаканом так, что вода струей обрушилась на стол, упал графин из прозрачного стекла, полетели осколки в разные стороны.

– Что с вами, Леонид Александрович? – влетела в дверь бледная и перепуганная секретарша.

– Валидол! Валидол есть? – закричал ей Павел Александрович.

Боронин упал в кресло, белый, с тускнеющими глазами.

Сколько лет прошло с тех пор?.. Сразу не сосчитать. Пожалуй, за тридцать… Точно. Тридцать два года.