Хрупкая душа - Джоди Пиколт

Пока они пререкались, я непрерывно гладил тебя по голове. Ты уже пришла в себя, но почему-то ничего не говорила — лишь молча смотрела прямо перед собой. Мне стало очень страшно, но Шарлотта сказала, что после серьезных переломов такое случается. Это было как-то связано с тем, что все эндорфины шли на самовосстановление организма. И тем не менее ты начала дрожать, как будто впала в шоковое состояние. Больничное одеяло не помогло, и мне пришлось накрыть тебя своей курткой.

Шарлотта всё спорила и торговалась. Когда она обронила несколько громких имен, этот парень наконец согласился позвонить лечащему врачу в Сан-Диего, где проходила злосчастная конвенция. Я следил за их перепалкой, как за ходом блестяще поставленной батальной сцены: атака, отступление, последний рывок перед новой битвой. И тогда я понял, что в этом твоя мать весьма и весьма поднаторела.

Стажер вернулся через несколько минут.

— Доктор Йегер может сесть на ночной рейс и прилететь сюда завтра утром. В этом случае операция начнется в десять часов. Мы не можем предложить ничего иного.

— Она не продержится целую ночь!

— Мы можем вколоть ей морфий.

Тебя поместили в педиатрическое отделение, где нарисованные на стенах воздушные шарики и цирковые звери никак не сочетались с детским плачем и лицами родителей, которые потерянно бродили по коридорам. Санитары переложили тебя с носилок на кровать — один резкий, отчаянный вопль, когда шевельнулась нога, — и Шарлотта уже отдала медсестре указания (капельница на правую сторону, потому что ты левша).

У меня разрывалось сердце, когда я видел, как ты страдаешь.

— Ты была права, — сказал я Шарлотте. — Ты хотела поставить ей стержень в ногу, а я не соглашался.

Шарлотта покачала головой.

— Нет, ты был прав. Требовалось время, чтобы мышцы и кости снова окрепли, а для этого надо было вставать и активно двигаться. Иначе это случилось бы еще раньше.

В этот момент ты захныкала и вдруг принялась чесаться, остервенело впиваясь ногтями в кожу живота и рук.

— Что такое? — встревожилась Шарлотта.

— Жуки, — сказала ты. — По мне ползают жуки.

— Детка, нет тут никаких жуков, — заверил ее я. В царапинах уже проступала кровь.

— Но чешется же…

— Давай поиграем, — предложила Шарлотта. — В «пуделя», а? — Она взяла тебя за запястье и прижала твою руку к боку. — Выберешь слово?

Она пыталась тебя отвлечь, и это сработало. Ты кивнула.

— Можешь «пуделить» под водой? — спросила Шарлотта. Ты мотнула головой. — А когда спишь, можешь «пуделить»?

— Нет, — ответила ты.

Она кивнула в мою сторону.

— А с другом «пуделить» можешь?

Ты почти что смогла улыбнуться.

— Конечно, нет, — сказала ты.

Веки твои медленно опускались.

— Слава богу, — сказал я, — может, она теперь проспит до утра.

Но я словно сглазил: ты тут же рванулась, одной колоссальной судорогой, и упала с кровати. Зафиксированная было нога тут же сместилась. Ты истошно закричала.

Мы кое-как тебя успокоили, но тут повторилось то же самое: едва тебя начинало клонить в сон, ты тут же вздрагивала всем телом, как будто падала с обрыва. Шарлотта вызвала медсестру.

— Она подпрыгивает, — пояснила Шарлотта. — Снова и снова.

— Такое иногда бывает с людьми под морфием, — пояснила медсестра. — Единственное, что можно сделать, — это попытаться удержать ее.

— А нельзя убрать капельницу?

— Тогда она начнет метаться еще сильнее.

Когда медсестра ушла, ты снова дернулась, и из горла твоего вырвался долгий, протяжный стон.

— Помоги мне, — попросила Шарлотта, ложась на больничную койку и прижимаясь к тебе.

— Не дави так, мама…

— Я просто не хочу, чтобы ты двигалась, — спокойно сказала Шарлотта.

Я последовал ее примеру и улегся на нижнюю половину твоего тела. Ты всхлипнула, когда я коснулся левой, поломанной, ноги. Мы стали ждать, считая секунды, пока твое тело напряжется и мышцы задрожат. Я однажды наблюдал подрывные работы на стройке: здание накрывали резиновой сеткой и старыми покрышками, чтобы взрыв можно было контролировать. На этот раз, когда твое тело содрогнулось под грузом наших, ты не заплакала.

Где Шарлотта научилась этому? Всё потому, что, когда ты что-нибудь ломала, она оказывалась рядом с тобой гораздо чаще? Или потому, что она научилась наносить предупредительные удары по больничному персоналу, не дожидаясь удара с их стороны? Или просто потому, что она знала тебя лучше, чем я когда-либо смогу узнать?

— Амелия! — вспомнил вдруг я. Мы провели в больнице уже несколько часов, а она осталась дома совсем одна.

— Надо ей позвонить.

— Может, я за ней съезжу…

Шарлотта повернула голову так, чтобы улечься щекой тебе на живот.

— Скажи, чтобы обращалась, если что, к нашей соседке миссис Монро. Тебе нельзя уезжать. Сама я Уиллоу всю ночь не продержу.

— Только вместе, — сказал я и, не успев одуматься, коснулся волос Шарлотты.

Она замерла.

— Прости, — пробормотал я, отстраняясь.

Ты шевельнулась подо мной, разразившись крохотным землетрясением. Я пытался быть для тебя одеялом, ковром, поддержкой. Мы с Шарлоттой оседлали твою дрожь, как волну, и поглотили твою боль. Пальцы наши, сплетясь, легли между нами, как бьющееся сердце.

— Не надо извиняться, — сказала она.

Жила-была на свете девочка, которой хотелось врезать кулаком по зеркалу. Всем она говорила, будто просто хочет увидеть, что находится с другой стороны, но на самом деле ей просто не хотелось смотреть на свое отражение. А еще — у нее появилась бы возможность украсть осколок, пока никто не видит, и вырезать им сердце из груди.

И вот однажды, пока никто не видел, она подошла к зеркалу и заставила себя собрать всю храбрость в кулак и последний раз взглянуть на себя. Но, как ни странно, там никто не отразился. В нем вообще ничего не отразилось. Растерявшись, она протянула руку, чтобы коснуться зеркала, и поняла, что его нет. Что ее рука легко проходит сквозь него.

Так оно и было.

Дело приняло еще более странный оборот, когда она пошла гулять по потустороннему миру и люди не сводили с нее глаз — и не потому, что она была уродина, а потому, что все хотели быть такими, как она. В школе дети спорили за право сесть рядом с ней в столовой. На вопросы учителя она всегда отвечала правильно. Почтовый ящик ее переполнялся любовными письмами от мальчишек, которые жить без нее не могли.

Поначалу ей это ужасно нравилось — как будто с поверхности ее тела при каждом появлении на людях взмывала ракета, — но скоро наскучило. Ей, понимаете ли, не хотелось раздавать автографы, когда она просто покупала жвачку на заправке. Она надевала розовую футболку — и к большой перемене в розовых футболках красовалась вся школа. Ей надоело постоянно улыбаться.