Вирус "А". Как мы заболели вторжением в Афганистан - Валерий Самунин

— Нам не с кем объединяться, — опять напористо возразил ему Амин. — В Афганистане не было прежде и нет сейчас других политических партий и организаций, которые бы служили делу прогресса и социализма. Вот вы, товарищ Сафрон-чук, новый человек здесь, а когда обживетесь, осмотритесь, то вам станет ясно, что больше девяноста процентов населения поддерживает нашу партию, наши революционные преобразования.

— Ну а как же тогда объяснить те волнения, которые происходят в разных частях страны?

Амин сделал изумленное лицо. Посмотрел на сидящего с каменным видом Пузанова. Взглядом пригласил присоединиться к нему Тараки:

— Вы не знаете объяснений? Но их все знают. Вот и товарищ Пузанов знает, — посол при этих словах с готовностью кивнул. — И товарищ Тараки знает. Все наши проблемы импортируются из-за границы. Пакистан и Иран никогда не смирятся с тем, что мы выбрали путь свободы. А еще есть США, Саудовская Аравия, Китай, Израиль… Я могу долго перечислять.

— Мы благодарим вас и товарищей из центрального комитета вашей партии за высказанные рекомендации, — решил завершить встречу Тараки. — Передайте им, что мы по-прежнему очень высоко ценим помощь Советского Союза и с благодарностью примем любые советы от своих старших братьев.

Вместо Национального фронта в июле объявили о создании Национальной организации защиты революции, которая по замыслу должна была объединить профсоюзы (их, по сути, еще не существовало), крестьянские комитеты (их только-только начали организовывать), молодежную и женскую организации (тоже находились в зачаточном состоянии), творческие и другие союзы. Москве этот чисто формальный жест преподнесли как «еще один важный шаг на пути сплочения всех демократических и прогрессивных сил».

В чем Амин действительно преуспел, так это в аппаратных интригах и формировании правительственных кадров из лично преданных ему людей. Этой работе он ежедневно уделял массу времени и сил. Еще в мае, когда Сафрончук только-только приступил к исполнению своих обязанностей, министр представил ему своего нового заместителя. «Это мой племянник Асадулла, — нисколько не смущаясь, сказал Амин. — Он хоть и молод, но уже закален в революционной борьбе. Товарищ проверенный и надежный».

Как потом выяснилось, никакого особого опыта борьбы Асадулла не имел, зато он был фанатично предан своему дяде. Недавний выпускник медучилища, он не знал ни одного иностранного языка, не владел никакими практическими навыками аппаратной работы, был далек от международной проблематики. «Вот вы и сделаете из него крупного специалиста, — сказал Амин советнику-посланнику. — Помогите ему с языком, введите в курс дела. Он парень способный, еще и министром станет».

После чего у Сафрончука закралось подозрение: уж не дядькой ли при аминовском племяннике ему выпало быть в Кабуле?

Своего второго, а по сути первого заместителя Шах Мохаммада Доста министр откровенно недолюбливал, считая его политически неблагонадежным. Он подозревал Доста в принадлежности к парчамистам, ругал его за излишний либерализм и непонимание сути Апрельской революции. Кадровый дипломат Дост, больше двадцати лет проработавший в министерстве иностранных дел, терпеливо сносил несправедливые упреки, никогда не жаловался советнику и практически руководил всей рутинной деятельностью МИДа. Когда однажды Амин как бы мимоходом обмолвился, что собирается убрать Доста из министерства, Сафрончук в свойственной ему шутливой манере ответил: «Тогда и МИД придется закрыть, потому что работать там будет некому».

В июле Хафизулла Амин сложил с себя полномочия министра иностранных дел, целиком сосредоточившись на работе главы правительства, а его преемником стал другой видный халькист Шах Вали. С Сафрончуком новый министр держался официально, соблюдал дистанцию, вел себя так, словно чего-то опасался со стороны советника-посланника. Хотя, возможно, такой стиль поведения был навязан ему его боссом. Зато с премьером у Василия Степановича отношения оставались вполне дружелюбными.

* * *

5 июня оперативный сотрудник резидентуры Виктор Бубнов пришел на доклад к Осадчему. Пока резидент отвечал на телефонный звонок, он аккуратно разложил на столе три записочки с какими-то невнятными значками и закорючками. Когда Осадчий повесил трубку, Виктор начал:

— Вчера была очередная встреча с «Махмудом». По его словам, в верхнем эшелоне халькистов намечается серьезный раскол.

Едва резидент услышал эти слова, он тут же опять взялся за телефон, набрал внутренний номер:

— Борис Семенович, можно к вам зайти? Тут Бубнов принес важную информацию.

— Заходите, — пригласил Иванов.

Бубнов сгреб огромными сильными пальцами свои записочки и, смяв, положил их в боковой карман пиджака. Вслед за Осадчим, вздыхая, он направился в кабинет генерала.

Войдя, Виктор не стал доставать из кармана бумажки, чтобы не нарываться на замечание по поводу несоблюдения конспирации и не возбуждать подозрений в недостатке памяти.

— Борис Семенович, вчера я встречался с доверительной связью «Махмудом». По его словам — а он нас никогда до сих пор не обманывал — в высшем эшелоне халькисткого руководства намечается серьезный раскол.

— Одну минуту, Виктор Андреевич, — прервал его Иванов, вытянув правую руку ладонью в сторону Бубнова.

Бубнов замолчал, а генерал позвонил Богданову, пригласив и его в свой кабинет. Леонид Павлович не заставил себя ждать, явился сразу — как всегда улыбающийся, добродушный, похожий на Карлсона, который живет на крыше.

— Присаживайтесь. Вам это нужно послушать, — сказал Иванов.

Бубнов в третий раз начал свой доклад. Суть полученной им информации сводилась к следующему.

С конца зимы-начала весны этого года, начальник Главного управления по защите интересов Афганистана (АГСА) Асадулла Сарвари начал сильно задумываться над тем, кого и в чьих интересах преследуют и уничтожают афганские спецслужбы. До этого он, не мудрствуя лукаво, исправно выполнял приказания Амина. Тот говорил: «Нужно “почистить” там-то и там-то. Этих посадить в тюрьму, а этих «отправить в Пакистан» — что означало расстрелять. И Сарвари поступал так, как ему приказывали. Авторитет Амина был для него непререкаемым.

Именно ему, Амину, Сарвари был обязан вступлением в НДПА, продвижением по партийной линии и назначением на занимаемый пост. Однако в последнее время тяжкие сомнения стали терзать душу начальника АГСА. Получалось так: Амин дает указания об арестах и расстрелах, но при этом никто его не винит в необоснованной жестокости. Амин чист. Ведь по своей должности он ведает вопросами внешней политики, занимается экономикой, курирует вооруженные силы. Он же, Сарвари, выполняет тайные приказы Амина, и вся страна считает его кровавым палачом. Особенно обидно, что из-за этого от него отвернулись даже некоторые близкие друзья и родственники.

Дальше — больше. Размышляя над тем, что происходило после революции, бывший летчик пришел к выводу, что приказания Амина о репрессиях в отношении различных лиц, семей и кланов не только не способствуют стабилизации обстановки в стране, но, напротив, расшатывают ситуацию. Зачем, например, Амин приказал уничтожить обитателей поместья Кала-йе Джавад — семью видного афганского духовника Себ-гатулло Моджаддади (в народе более известного как хазрат-е Шур-базар, то есть святой Шур-базар[40])? Тогда, во время той операции, проходившей при непосредственном участии Сарвари, были схвачены и тут же без суда и следствия расстреляны восемнадцать человек. Но зачем? И ведь эффект получился обратный: сам Моджаддади, до этого находившийся в Дании, узнав о расправе над своими близкими, тут же выехал в Пешавар, где провозгласил джихад (священную войну) против халькистского режима. Теперь он стал одним из главных лидеров контрреволюционного движения.