Освенцим. Нацисты и "окончательное решение еврейского вопроса" - Лоуренс Рис

В 1947 году, когда Хесс ушел из жизни, созданный им лагерный комплекс стал быстро разрушаться. Поляки из близлежащих населенных пунктов разбирали кое-какие бараки в Биркенау и использовали доски, чтобы починить собственные дома, и разграбление лагеря стало происходить с ужасающей скоростью. Когда польская девушка-подросток Юзефа Желинская и ее семья вернулись в Освенцим после войны, то обнаружили, что им негде жить. Их дом снесли нацисты во время массовой перестройки всего района, и им пришлось поселиться в сарае, где когда-то держали кур. Чтобы как-то заработать, Юзефа с подругами спускались на территорию крематориев Биркенау и искали золото. Они перекапывали землю, смешанную с осколками костей, складывали в миску и промывали водой. «Всем было неловко заниматься таким делом, – говорит Юзефа. – Неважно, попали члены их семьи в лагерь и умерли там, или нет, все чувствовали неловкость, потому что это ведь были человеческие кости, в конце-то концов. Не очень-то нам было приятно в них копаться. Но нас принуждала к этому бедность». Благодаря деньгам, полученным за продажу золота, которое они вымыли из земли Биркенау, семье Юзефы Желинской удалось купить корову.

Ян Пивчик был еще одним поляком, вынужденным жить в курятнике около Биркенау, и он тоже признает, что искал ценности возле развалин крематориев: «Я помню, как нашел золотой зуб, и еврейскую монету, и золотой браслет. Ну, сегодня я бы не поступил так, правильно? Я не стал бы рыться в человеческих костях, потому что понимаю: это кощунство. Но в то время, в тех условиях – мы были просто вынуждены это делать». Когда Ян и его друзья не искали ценности, они подкупали советских солдат, которые иногда патрулировали местность, чтобы те позволили им взять доски из бараков Биркенау на постройку домой. «Знаете, – говорит Ян, – после войны было очень тяжело. Начинать приходилось на пустом месте».

Сразу после войны Станислав Ганц, бывший польский политический заключенный, ставший свидетелем казни Рудольфа Хесса, получил работу – охранял территорию лагеря Биркенау. Он пытался защитить лагерь от местных жителей: чтобы не дать им разворовать остатки крематориев, он делал предупредительные выстрелы в воздух. «Мы называли их кладбищенскими гиенами, – вспоминает Станислав. – Мы не понимали: как эти люди могут грабить могилы?». Даже в стороне от лагеря он обнаружил надежный способ вычислять их: «Их можно было узнать по запаху – он чувствовался еще издали. Это было зловоние гниющих тел. Таких людей легко было отличить от обычных прохожих».

На то, чтобы организовать музей из места злодеяний нацистов в Освенциме должным образом, ушли долгие годы. Например, только через много лет после падения коммунизма таблички в музее, наконец, заменили новыми, отражающими страдание евреев.

Тем временем, Оскар Гренинг, который несколько лет прослужил в СС в Освенциме, упорно поднимался по карьерной лестнице на стеклянной фабрике, где он теперь работал, пока не возглавил отдел кадров. Наконец, он стал на общественных началах выполнять функции судьи по трудовым спорам. Не видя никакой иронии или неуместности в своих словах, Оскар Гренинг заявляет о том, что опыт, полученный в СС и Гитлерюгенде, помогает ему выполнять свои обязанности служащего отдела кадров, поскольку «едва достигнув двенадцати лет, я уже хорошо знал, что такое дисциплина».

Несмотря на то, что он работал в Освенциме и участвовал в процессе уничтожения людей, сортируя и пересчитывая иностранную валюту, отобранную у прибывших на смерть, он никогда не считал себя «виновным» в каком-либо преступлении: «Мы прочертили грань между теми, кто принимал непосредственное участие в убийствах, и теми, чье участие не было непосредственным». Вдобавок ко всему, он чувствовал, что – здесь он цитирует позорный аргумент нацистов в свою защиту после войны – выполнял чужие приказы, и пытается оправдаться с помощью следующей аналогии: «Когда отряд солдат в первый раз должен выпустить пулеметный залп, они ведь не встают и не говорят: “Мы не согласны с этим – мы едем домой!”»

Эта отговорка, как ни странно, очень напоминает подход, принятый западногерманскими обвинителями после войны, когда они стремились определить, кому из Освенцима следует предъявить обвинения в военных преступлениях, а кому – нет. И если эсэсовец не принадлежал к руководству или не принимал непосредственного участия в убийствах, то он вообще избегал судебного преследования. Таким образом, когда прошлое Оскара Гренинга, наконец, раскрыли – что было неизбежно, поскольку он никогда и не пытался сменить имя и скрыться, – немецкие прокуроры не выдвинули против него никаких обвинений. Таким образом, его опыт демонстрирует, как можно быть членом СС, работать в Освенциме, присутствовать при процессе массового уничтожения людей, делать конкретный вклад в «окончательное решение еврейского вопроса», сортируя украденные деньги, и все равно не считаться «виновным» послевоенным западногерманским государством. Так, из приблизительно 6500 эсэсовцев, которые работали в Освенциме между 1940 и 1945 годами и, как считают, пережили войну, только приблизительно 750 получили то или иное наказание29. Самый печально известный судебный процесс – «Аушвицкий процесс», проходивший во Франкфурте между декабрем 1963 года и августом 1965 года, когда из 22 ответчиков 17 были признаны виновными, и только шесть получили высшую меру наказания – пожизненное заключение.

Однако не только Германия оказалась не в состоянии преследовать в уголовном порядке сколько-нибудь значительное количество эсэсовцев, работавших в Освенциме: точно такую же неспособность проявило и все международное сообщество в целом (возможно, за исключением польских судов: здесь судили 673 из всех 789 работников Освенцима30, которые когда-либо представали перед судом). Судебному преследованию препятствовало не только отсутствие единого мнения, признанного всеми странами, о том, какое именно поведение в Освенциме составляло «преступление», но и раскол, вызванный холодной войной и, следует отметить, откровенное отсутствие всякого желания.

Несмотря на решение Нюрнбергского процесса, что СС, в целом, был «преступной» организацией, никто никогда даже не пытался отстаивать позицию, что сама по себе работа в рядах СС в Освенциме уже является военным преступлением – позицию, которую, несомненно, поддержало бы общественное мнение. Осуждение и вынесение приговора, пусть и самого мягкого, каждому члену СС из Освенцима, несомненно, очень четко донесло бы идею будущим поколениям.

Но этого не произошло. Приблизительно 85 % эсэсовцев, служивших в Освенциме и переживших войну, избежали наказания. Когда Гиммлер запустил разработку газовых камер, чтобы оградить СС от психологического «бремени» совершения хладнокровного убийства, он, пожалуй, едва ли предполагал, что камеры предоставят нацистам еще одну, дополнительную выгоду. Этот метод убийства означал, что подавляющее большинство эсэсовцев, работавших в Освенциме, сумеет избежать наказания после войны, благодаря заявлению, что они не принимали непосредственного участия в процессе уничтожения евреев.

Оскар Гренинг не испытывает никакой неловкости и из-за того, что, когда многие освобожденные узники Освенцима столкнулись с новыми лишениями, сам он наслаждался (и продолжает наслаждаться) вполне комфортной жизнью. «Таков наш мир, – заявляет он. – У каждого человека есть свобода извлечь максимум выгоды из ситуации, в которой он очутился. Я сделал то, что пытается сделать каждый нормальный человек: постараться создать самые лучшие условия для себя и своих близких, если у него есть семья. Ну, мне это удалось сделать; другим не удалось. А то, что произошло раньше, не имеет значения».