Шестнадцать деревьев Соммы - Ларс Миттинг

– Еще одно, – сказал я. – Мадам говорила о заказе столиков. Они ведь регистрируют заказы, да?

– Ну, естественно.

– Может быть, они не выбрасывают книги записи?

За десять минут Гвен сумела, галантно демонстрируя шарм и освоенный в частной школе французский, к тому же подсунув несколько франков под вязанную крючком скатерку, убедить хмурую мадам принести нам потрепанную книгу записи в голубой обложке. Прежде чем вручить ее нам, хозяйка наморщила нос и сдула в окошко пыль с книги.

– А давно у вас в меню, – спросила Гвен, – окунь под шафрановым соусом?

– Всегда был, – сказала хозяйка, кладя книгу перед нами.

Мы нашли забронированный на имя Николь Дэро столик по дате – 22 сентября 1971 года. Трое взрослых и ребенок.

Я оглядел зал. Желтоватые скатерти, постукивание раскладываемых приборов… Попробовал при помощи этих звуков вызвать воспоминания, но они не шли на ум.

– Тут снова ее имя, – отвлекла меня Гвен от этих мыслей.

– Где?

Девушка перевернула страницу. Там были записаны заказы на следующий вечер.

– Они опять заказали столик. Но только на трех взрослых. Как и накануне, но без ребенка.

Я не отрывал глаз от имени матери.

– Гм, – сказал я.

– Что?

– Да нет, ничего.

– Как это ничего? С кем они собирались отужинать?

– Наверное, – сказал я, – с твоим дедушкой. А Эйнар должен был остаться со мной. Но в тот вечер столик остался незанятым. Их уже не было в живых.

* * *

В тот вечер я ел то же, что ели мои родители во время своей последней трапезы.

Окуня под шафрановым соусом. Эта пряность была столь же нова для меня, как, наверное, и для них в свое время. Мгновенные всполохи аромата кроваво-оранжевых ниточек, истекающие в мягкий светлый соус. Это благоухание глубоко проникало в меня, пробуждая к жизни давно прошедшие дни. На какие-то секунды мне удавалось удержать перед мысленным взором эти картины.

Вкусовые ощущения были похожи на воспоминания. Легкое блюдо без амбиций, соус, требовавший сосредоточенности: никаких кричащих ощущений в органах чувств. Всего лишь неповторимый нежный аромат, заставлявший мой мозг вибрировать и настраивавший его на частоту 1971 года.

Нечеткая игра теней, расплывчатые образы… и все же я сильнее, чем когда-либо, ощущал свою близость к родителям. Представлял, как мама растерялась, впервые попав в Отюй и расспросами узнав дорогу на ферму, куда ее не пустили. Мне казалось, я проник в мысли, одолевавшие ее, когда она вернулась сюда, чтобы поставить точку в каком-то деле.

Я знал, что не должен останавливаться, что следует повторить все наши действия шаг за шагом и рано утром, уже скоро, пойти заново пережить ту смерть.

Но я отогнал от себя эту мысль. В эту секунду вокруг царили тишь да благодать. Ничего рискованного, ничего безрассудного в этой поездке. Они приехали сюда завершить какую-то старую историю, оставить ее в прошлом.

Человек в печали не закажет окуня под шафрановым соусом.

Постепенно Гвен отдалялась от меня, а я едва замечал это. За едой она молчала, произнеся только одну фразу, над которой я потом долго размышлял. Мельком взглянув на мой бокал с водой, сделала мне выговор, но подала его, как дружеский совет.

– Эдуард, – сказала она. – Когда ешь в таком месте и тебе дают такие чистые бокалы, рот нужно утереть салфеткой до того, как пригубишь. Тогда на бокале не останется следов.

Она как будто предчувствовала.

Что этот совместный ужин окажется для нас последним.

* * *

Мы не спали друг с другом в тот вечер. Гвен закрылась одеялом и повернулась ко мне спиной.

Сон не приходил. В голове шумело после долгой поездки, так что я оделся и тихонько прошел по коридорам. Мы поселились в отеле базилики, но я был не в настроении поведать Гвен о том, что мы с родителями, вероятно, ночевали тут в 1971 году.

В гостиничке было всего десять номеров. Проходя мимо покрашенных белой краской дверей, я задавался вопросом, за которой из них мы тогда жили. Здесь, должно быть, тоже имелась книга регистрации постояльцев двадцатилетней давности. Я вышел подышать прохладным ночным воздухом и дошел до церкви. На улице рядом горланила пара подгулявших французов, мимо проехал и исчез за углом бледно-серый «Ситроен» с желтыми фарами.

Жослен Берле жила примерно в часе езды отсюда. По дороге сюда я рассказал Гвен о ней. Может быть, завтра мы сумеем с ней встретиться. Но что, если она расскажет, что в то время показания дал человек с одной рукой? Я никогда не питал неприязни к Дункану Уинтерфинчу. Тем более здесь. Не его вина была в том, что произошло. Я начал планировать, как мы поедем дальше, в кабинет врача в Ле-Кротуа, где меня нашли.

Когда я вернулся, Гвен все еще спала, и мне вспомнились Шетландские острова, вечер, когда мы напились «У капитана Флинта» и заселились в пансионат «Сульхейм гест хаус». Смешки и касания на лестнице, а потом мы шмыгнули в номер, заперли дверь и раздели друг друга в просачивающемся сквозь гардины призрачном свете.

Такой же свет падал на нее и теперь, в эту ночь в восьмом номере отеля базилики. Ее тело было окрашено желтоватым отсветом. Я лег на диван и заснул в том же напряжении и на том же расстоянии, что и в первые ночи на Шетландских островах. Номер отеля превратился в Хаф-Груни и Квэркус-Холл, а половицы между нами – в морские волны.

Я проснулся от всхлипываний. Гвен сидела в халате, держа в руках спрятанные мною от нее фотографии.

– Ты не показывал их мне, – сказала она без выражения, словно обращалась к половым доскам.

Я сел. Мой чемодан был выпотрошен. Рубашки были развешены на рейке для одежды. Брюки аккуратно сложены на полке.

– Я переснял его карту времен войны в Квэркус-Холле, – признался я. – Я тогда еще подумывал – может, у тебя другие планы…

Но фотография, на которую смотрела Гвен, была не снимком военной карты, а моим фото с игрушечной собачкой.

– Это у тебя другие планы, оказывается, – сказала она. – Да мне дела нет до того, что ты фотографировал втихаря. А вот интересно, почему ты не показал мне эти фото?

– Ну же, признайся, что ты бывала тут и раньше. У вас же был тут летний дом?

Девушка как будто не услышала. Не могла отвести глаз от этого снимка, сгорбилась, стараясь сдержать всхлипывания.

– Я не знаю, что случилось с твоими родителями, – сказала она еле слышно.

– Ты не ответила, – настаивал я. – У вас тут был дом.

– Летний дом? – рассеянно буркнула Гвен, как будто я спросил, не видела ли она мои носки.

– Эйнар писал о нем в одном из писем.

– Чушь, – сказала она, покачав головой. – Не было у нас никакого летнего дома.