Молот и крест - Гарри Гаррисон

Невозможно было не узнать жалобы раба. Говоря, Квикка продолжал толкать тележку вперед, стараясь, чтобы запах человеческого дерьма как можно крепче ударил тану в ноздри. Тан сдался и ушел, все еще маша рукой перед носом.

Поэтам трудно было бы рассказать эту историю, подумал Шеф. Ни один поэт не найдет места для такого, как Квикка. Но без него план никогда бы не сработал. Рабы, фримены и воины не похожи друг на друга, они и говорят, и ходят по-разному. Ни один тан не усомнится, что Квикка – раб, выполняющий поручение. Неужели вражеский воин может быть таким маленьким?

Группа добралась до дверей женской уборной, за большим, в четверть акра, шатром. Перед ней стоял постоянный стражник, один из телохранителей Бургреда, ростом в шесть футов и полностью вооруженный, от шлема до сапог с шипами. Со своего места в тени Шеф внимательно наблюдал. Он знал, что Квикка перекрыл своей тележкой поле зрения, но все равно кто-то может заметить.

Группа окружила стражника, напирала на него, почтительно, но с решительностью, его хватали за рукава, стараясь объяснить. Хватали за рукава, хватали за руки, пригибали, тощая рука устремилась к его горлу. Мгновенный рывок, сдавленный полувскрик. Поток черной крови в лунном свете: это Квикка одним ударом острого, как бритва, ножа перерезал вену, артерию, дыхательное горло и перерубил позвоночник.

Стражник начал падать вперед, но его подхватили шесть пар рук и сунули в тележку. Шеф подбежал к ним и схватил шлем, копье и щит. Через мгновение он уже стоял на лунном свете, нетерпеливым взмахом приказывая тележке с дерьмом проезжать. Теперь для глаза любого наблюдателя все обстояло нормально: вооруженный воин шести футов ростом подгоняет рабочих-гномов. Команда Квикки раскрыла дверь и прошла в уборную с лопатами и ведрами, а Шеф остался стоять на виду. Потом отошел в тень, словно для того, чтобы внимательнее следить за рабами.

Еще мгновение, и он за дверью, и Годива в его объятиях, обнаженная под своей ночной сорочкой.

– Я не могла забрать одежду, – прошептала она. – Он закрывает ее на ночь. И Альфгар – Альфгар выпил напиток. Но Вульфгар тоже в нашей палатке, а он не стал пить эль, потому что сегодня пост. Он видел, как я вышла. И может поднять шум, если я не вернусь.

Хорошо, подумал Шеф, мозг его оставался холодным, как лед, несмотря на тепло женщины в руках. Теперь то, что я собираюсь сделать, покажется ей естественным. Тем меньше придется объяснять. Может, она так и не поймет, что я пришел не за нею.

За ним команда Квикки продолжала создавать видимость, что работает тихо, но открыто.

– Я иду в спальные помещения, – прошептал Шеф. – Леди покажет мне дорогу. Если услышите тревогу, немедленно уходите.

Они вступили в неосвещенный проход между спальными помещениями наиболее доверенных придворных Бургреда, Годива двигалась с уверенностью человека, проходившего тут сотню раз, а Шеф услышал сзади голос Квикки: – Ну, раз уж мы здесь, займемся работой. Что такое несколько ведер дерьма за рабочий день?

Годива остановилась, подойдя к спущенному клапану, указала, почти беззвучно произнесла: – Вульфгар. Слева. Он спит в нашей комнате, чтобы я могла его поворачивать. Он в своем ящике.

У меня нет кляпа, подумал Шеф. Я думал, он будет спать. Он молча взялся за рубашку Годивы, начал снимать ее. На мгновение она с машинальной скромностью ухватилась за нее, потом отпустила и осталась стоять совершенно нагой. Я впервые проделал это, подумал Шеф. Никогда не думал, что сделаю это без удовольствия. Но если она войдет нагой, Вульфгар может смутиться. Это даст мне лишнее мгновение.

Он подтолкнул ее в спину, почувствовал, как она вздрогнула, ощутил знакомый запах свернувшейся крови. Гнев наполнил его, гнев на Альфгара и на себя. Почему я ни разу за эти месяцы не подумал, что они могут сделать с ней?

Лунный свет осветил нагую Годиву, идущую к постели, на которой лежал одурманенный сном ее муж. Удивленный гневный возглас из обитого тканью ящика слева. Мгновенно Шеф оказался рядом и посмотрел в лицо своему приемному отцу. Тот узнал его, в ужасе раскрыл рот. И Шеф крепко сунул ему меж зубов окровавленную рубашку Годивы.

Мгновенное сопротивление, рывки. Как гигантская пойманная змея. У Вульфгара нет ни рук, ни ног, но он напрягал мышцы спины и живота, чтобы перебросить культи через стенку, может, выкатиться на пол. Слишком много шума. Пары, спящие за полотняными перегородками, могут проснуться. Может, решат вмешаться.

А может, и нет. Даже дворянские пары учатся закрывать уши при звуках любви. И при звуках наказания. Шеф вспомнил окровавленную спину Годивы, вспомнил рубцы у себя на спине, подавил мгновенное отвращение. Колено в живот. Руки в самое горло просовывают рубашку. Завязывают концы за головой, завязывают еще раз. Годива, все еще обнаженная оказалась рядом, она протянула ему веревки из сыромятной кожи, которыми люди Альфгара обвязывали имущество на вьючных мулах. Они быстро обвязали ящик, не привязали самого Вульфгара, только сделали так, чтобы он не смог выбраться на пол. Шеф махнул Годиве, чтобы она взялась за другой конец ящика. Они осторожно подняли его с помоста и поставили на пол. Теперь он даже не сможет перевернуть ящик, поднять шум. Короткая борьба окончилась. Шеф сделал два шага к большой постели, посмотрел на спящего Альфгара. Рот у того открыт, слышен громкий храп. Все еще красив, подумал Шеф. Годива принадлежала ему больше года. Но у Шефа не было желания перерезать ему горло. Альфгар ему еще нужен. Для его плана. Но жест надо сделать. Жест облегчит выполнение плана.

Годива, уже в платье и накидке, взятых из ящика, куда их закрыл Альфгар, подошла к нему. В руках у нее были острые ножницы, а на лице выражение мрачной решительности. Шеф быстро схватил ее за руку. Он коснулся рукой ее спины, посмотрел вопросительно.

Она указала в угол. Вот они, связка березовых розог, свежих, еще не окровавленных. Должно быть, собирался использовать позже. Шеф выпрямил Альфгара на постели, сложил ему руки, сунул в них розги.

Потом подошел к освещенному луной Вульфгару, у того глаза были выпучены, в них непонятное выражение. Ужас? Недоумение? А может, сожаление? Откуда-то пришло воспоминание: они втроем, Шеф. Годива и Альфгар, еще маленькие, оживленно играют во что-то, кажется, игра заключается в том, что они берут побеги подорожника и по очереди бьют ими побеги других. У кого первым отскочит головка? И Вульфгар смотрит на них, смеется, бьет в свою очередь. Не его вина, что он стал хеймнаром. Он не бросил мать Шефа, хотя и мог от нее отречься.

Но он видел, и как его сын забивает его же дочь до полусмерти. Медленно, показывая Вульфгару каждое движение, Шеф достал из кошелька подвеску, подышал на нее, потер. Положил Вульфгару на грудь.

Молот Тора.

Двое молча выскользнули, направились в темноте к двери уборной, руководствуясь приглушенным звоном и скрежетом. И тут возникла проблема. Шеф не подумал об этом заранее. Благородная леди, воспитанная в роскоши. Есть для нее только один выход. Квикка и его товарищи могут выйти за пределы лагеря, защищаемые явно постыдным характером своего задания, а также ростом и походкой, безошибочными признаками прирожденного рабства. Он сам может взять копье и щит и сопровождать их, громко жалуясь, что тан опасается, как бы рабы не украли дерьмо, и потому послал его караулить. Но Годива. Ей придется ехать в тележке. В платье. А там уже труп стражника и двадцать ведер человеческого дерьма.