Рождение чудовища - Гульнара Черепашка

от отрока до младенца – собралось на веранде. Вид у всего семейства был мрачный. Пожалуй, только две маленькие девочки – лет четырех-пяти – глядели с любопытством: им такие сборища были в новинку, и они еще не понимали всей серьезности положения.

Вот вышел Изуба – парадный наряд, копье со сверкающим начищенным наконечником. Тоже наверняка для парадных выходов – как обычное оружие, его не используешь: вид вычурный, но драться таким навряд ли будет удобно.

- Вы все наверняка уже знаете, что произошло в доме чуть меньше декады назад, - голос Изубы разнесся над головами. – Один что-то услышал и сказал другому, тот передал третьему. Чтобы пресечь сплетни, мне пришлось бы укоротить язык каждому в доме, - он обвел взглядом собравшихся.

Стоявшая рядом с Накато танцовщица сдавленно всхлипнула.

- Итак, все вы знаете. В моем доме завелось предательство. Что особенно больно – предателем оказалась та, кому я доверял безоглядно. Почти так же, как себе. Мне нанесли удар в спину, - он обвел взглядом собравшихся. – Нанесла его женщина, которая стала практически частью моей семьи. Та, кого вы все знали, как мою левую руку. Та, на ком держался весь дом, - он примолк на мгновение. – Привести! – крикнул зычно.

Кажется, все собравшиеся разом забыли, как дышать. Тишина повисла над двориком небывалая. Тяжелые шаги – стражники.

Мгновения растянулись, сделались невыносимо вязкими. Накато – даже зная, что за всем происходящим кроется – застыла в напряжении. Сердце надсадно, тяжело билось в ребра. Что это – страх?

Девушка сама себе удивилась. Вроде бы бояться ей нечего. Курушу осудили и вынесли приговор. Вон она, поникшая, безжизненная висит в руках стражников. Лицо – бледное, желтоватое, точно она уже мертва. Глаза запали, их обвели багрово-черные круги. Ноги волочились по камням. Только тяжелое, со свистящими хрипами, дыхание и выдавало, что в ней пока еще теплится жизнь.

Уронить голову ей не позволяли руки стражников. Рта видно не было – его плотно завязали тканью, которая успела запачкаться. Туника болталась на исхудавшем теле. Похоже, это была та самая одежда в которой она была, когда наткнулась на Накато и получила удар копьем. Светлая ткань измазана засохшей кровью.

Нет. Изуба – не настолько бесчеловечен. Если бы хотел он устроить представление, а потом указать на Накто – не подозревающую, что ее раскрыли, преступницу – он не оставлял бы домоправительницу в таком плачевном состоянии. И уж точно не приказывал бы завязать рот так жестоко. Наоборот – велел бы вылечить ее.

Может, ей и помог лекарь. Но ровно настолько, чтобы она не умерла прежде времени.

Женщину толкнули, и она со стоном распласталась посреди двора, на каменных плитках. Она даже не зашевелилась, чтобы улечься поудобнее – видимо, силы иссякли давно. Не всхлипывала, не плакала. Лежала, тяжело дыша, не поднимая головы. Нет, это не притворство! Откуда же это гложущее чувство, что вот сейчас Изуба поднимет руку и укажет на нее, Накато, как на предательницу? А Куруша поднимется и отойдет в сторону, станет вместе со всеми торжествующе наблюдать за расправой?

- Смотрите все внимательно, - мрачно проговорил чиновник. – И запоминайте! Эта женщина пользовалась моим безграничным доверием. Она имела доступ к каждому уголку дома. Ей подчинялись все. И она предала – пользуясь доверием, украла перстень и вынесла из дома один из ценнейших предметов. Она – воровка и предательница! Пособница моих врагов.

Повисло безмолвие – только ветки и листья еле слышно шуршали, да сдавленно всхлипывал кто-то из женщин. Изуба цепким взглядом обводил лица челяди, задержался на лицах домашних. Накато отметила, что даже жены выглядели если не испуганными, то уж точно – настороженными. Как и старший мальчик – почти юноша.

Зачем Изуба все это устроил? Чего хочет добиться?

Колени подрагивали, горло сжималось. По телу разливалась слабость.

Курушу перевернули, и теперь она глядела в набрякшее серыми тучами небо. Взгляд – пустой. Ни страха, ни ненависти. Только бесконечное равнодушие, порожденное болью и усталостью. Накато отчетливо видела, что у нее нет сил даже на то, чтобы просто оглядеть собравшихся. Отчего же сама она трясется от страха? Куруша никак не сможет ее изобличить. Если бы могла – сделала бы это раньше. Нет, она пыталась – и ей не поверили. Рана от копья, амулет и кольцо хозяина – все указывало на нее. А теперь у нее и рот завязан – она не сумеет произнести ни слова. Даже если и захочет. Почему же Накато продолжает трястись, боясь, что подозрение неведомым образом может пасть на нее?

Только одно, пожалуй, может служить утешением: трясется от ужаса не она одна. Это, должно быть, инстинкт. Наказывают одного – трясутся все.

Именно ради этого расправы устраивают на виду. Чтобы невиновные увидели и убоялись повторить за провинившимся его проступок.

Начал накрапывать дождик, камни внутреннего двора покрылись крапинками и потемнели. Мелкие капельки покрыли лицо Куруши, точно испарина. Вот чиновник сделал знак рукой – и тело бывшей домоправительницы пронзили четыре копья: Два – в плечи, и еще два – в верхнюю часть бедер. Омерзительный хруст заставил Накато вздрогнуть. И не ее одну.

Куруша не закричала, не забилась – только захрипела слабо и беспомощно. Зажмурила глаза, из которых потекли слезы, смешиваясь с дождевой водой.

Самоуверенная властная красавица превратилась в изломанное существо, почти мертвое. Накато сжалась. Это она, она убила бывшую домоправительницу! Да, удары копьями нанесли стражники. Приказал – Изуба. Но настоящая убийца – она. И эта картина посреди дворика – ее, только ее рук дело! Мысль вызывала внутренний трепет – беспокойный и неприятный.

Никто не смел шелохнуться, пока едва теплившаяся жизнь окончательно не покинула истерзанное тело. Лишь когда Куруша застыла с широко раскрытыми остекленевшими глазами, вымокшим под моросью людям позволили уйти из внутреннего двора и разойтись по своим комнатам.

Глава 33. Разоблачение

А ведь предчувствие терзало ее не зря.

Беспечность – великое зло, а Накато впустила это зло в свое сердце, помыслы и поступки. Она слишком рано успокоилась.

Она не просто не прислушалась к глодавшей ее тревоге. Она после расправы над Курушей сознательно давила терзавшее душу беспокойство. Вот и пришло время пожинать плоды собственной недальновидности.

Когда Изуба позвал ее к себе, она даже обрадовалась. Значит, не подозревает ее ни в чем, верит ей, как и прежде!

Ах, самоуверенность! Она играла чиновнику на флейте, и его спокойное лицо с обмякшими чертами заставило ее