Любовь и голуби - Владимир Гуркин

Иван (продолжая кричать). Напряжение ведь!.. Лопается же все!

Александра. Да, да, да…

Заплакал ребенок.

Пей, Ваня, пей. И я.

Иван (взяв стакан). Плещется.

Александра. Вместе давай. Вместе. (Помогает выпить Ивану, одновременно пьет сама.) Я, ребята, оденусь… Как хотите, так и сделаю. Все сама сделаю… Ничего… (Переодевается.) Ничего.

Пауза. Иван и Анатолий смотрят на Александру. Тело ее в шрамах, темных пятнах.

(Застегивая юбку.) Что нозд… Что ноздря… (Испуганно.) Ваша… Ой. Нет. В смысле: не стесняюсь. Вы же свои… Сейчас, ребятки… Оде-енусь. Наливайте. П-пуговка. Никак. (Говорит шепотом, как бы по секрету, а по лицу быстро-быстро текут слезы.) Это все старое… Давно не били. Ничего… Как на собаке… Медсестра я, знаю… Как было. Толя уведет на склад… Потом покормит… Наемся. А в барак вернусь… Так вот прямо… Вот так вот, так вот… так секли… Потом Толя опять придет, и они опять. Меточки эти… От папиросок. Сейчас, ребятки, сейчас. От прута. А как же им? Сексотка, думали. Правильно? Толя мне принесет – все им отдам. (Махнув рукой.) Перестали. Им стала отдавать, и перестали. Наливайте. Оделась.

Короткая пауза.

Что съем, то съем. Конечно… Толя помог. Выжила же… как-то. Придет. Покормит. (Погладила Анатолия по голове.) Сдохла бы с голоду. Правда. (Сердито возражая, как будто кто с ней спорит.) Изнасиловал, но потом-то сама… Правда же? Никто за руку не… (Опять быстро погладила Анатолия.) Конечно, помог.

Александра покачнулась, медленно стала заваливаться на пол. Ее подхватывают, кладут на кровать. Ребенка Анатолий берет на руки. Александра, закрыв глаза, устало взмахивает рукой, словно продолжая объяснять. Анатолий, прижав к себе утихшего ребенка, растерянно смотрит на Александру, на Ивана и плачет, плачет, плачет, не роняя ни звука.

Перед печкой на корточках сидит Светка. Смотрит на пламя. Входит Дарья.

Дарья. Гляди там. Головешка выпадет – спалим избу. Убегли эти… тимуровцы?

Светка. Убегли.

Дарья. Глаз да глаз за ними… Утимурят че-нить к такой-то матери – голышом в город подадимся. Стоко лет жили, никакой помощи от них, токо уезжать наладились – здра-асьте! Нарисовались. Ну дак че? Завтра полуторка в город идет, с ей и поедем. Слышь, Светка? Они по избе тут не шарились? (Грозит пальцем.) Воды натаскать да печку истопить – это они для блезиру. Точно. Митька ж бандюга известный. Точно че-нить свистануть решил. Взял и свистнул. Поглядеть бы надо по углам, завтра поздно будет. В тайгу убегут – ищи-свищи. (Помолчав.) А ну их к ляду. Было бы что брать… Стены все одно с собой не потащишь. (Присмотревшись к Светке.) Света, ты что? Э, девка, что ты?

Светка. Там. (Показывает в печку.)

Дарья. Что там? Что с тобой?

Светка. Бог горит.

Дарья. А? (Увидев пустую божницу.) Господи! Господи! Икону сожгли! Ах ты!.. Ах ты!.. ну я им счас… Все бошки порасшибаю!.. (Собирается. Надевает сапоги, хватает ухват.)

Светка. А ребеночек не горит.

Дарья (бросает ухват). Куда бежать-то, где искать? К отцу, к парторгу ихнему, дак сам хуже собаки. Так, скажет, и надо, еще и справку отберут. (Плачет.) Это что за люди такие?! Это разве русские люди? Это ж засранцы, а не люди. Всю войну с ей прожили, с родненькой. Помолишься, и вроде опять живая, опять бежишь. Засранцы и есть, по-другому не скажешь. (Сердито.) Прикрой-ка уши, щас я их отметелю, отматерю за милу душу.

Светка прикрыла уши. Дарья беззвучно матерится, грозит кулаком в окно.

Господи, прости меня грешную. (Крестится.) Открывай.

Светка потянулась к печке и вытащила из нее полуобгоревшую досточку.

Прямо аж спина заболела.

Светка (громко). А ребеночек остался!

Дарья. Глянь-ка! Руки не сожгла?

Светка. Не-а. Малюю-усенький. Холесенький.

Дарья (утирая слезы, буднично). Матушка сгорела, а Христа маленького, вишь, спасла. (Гладит Светку по голове.) Молодец. На коленях у нее сидел. Пусть полежит, остынет. (Помолчали, глядя на Христа.) Окрестить бы тебя, Света. Скоко можно некрещеной ходить? Папку твоего – коммуниста нашего – убили фашисты, некому теперь запрещать. В городе и окрестимся. А, Света? Дай-ка баушка его обмахнет. (Подолом обтирает затлевшую по краям досточку.) Почти весь целехонький. Держи тряпицу… Заверни да нянькайся.

Пауза.

Как так? Скоко умных да крепких ребятишек прибрало, а ты, дурненькая да больнехонькая, выжила. Еще и меня хоронить будешь. А, Светк?

Светка (укачивает завернутую иконку). А он вырастет?

Дарья. Давно уж… Вырастет. Ставай, Светочка, на коленки, помолимся батюшке нашему, Отцу Небесному. Не покидал чтоб нас ни в дороге, нигде. Голосок подымай повыше.

Светка. Опять заплачешь.

Дарья. На то и прошу. Со слезкой-то оно доходчивей, сердца в небо больше улетает. Зачинай, я шепотком следом.

Молятся.

На обочине дороги сидит сорокалетний мужик. Изредка вскакивает, пытаясь остановить грохочущие мимо самосвалы. Наконец один остановился. За рулем сидит Витька. Добродушно и весело смотрит на мужика.

Мужик. Слышь, парень! До Ерети подбрось!

Витька. Куда?!

Мужик. До усадьбы! Ты в Ереть?!

Витька. Давай!

Мужик забрался в кабину. Двинули.

Мужик. Во, теперь ладом! Фу. Часа три протопал, никто не останавливает!

Витька. Уборка! Некогда!

Мужик. Ты-то остановил!

Витька. Я-то?! Последнюю ходку сделал! Хана! Счас попарюсь, пузырь раздавлю и бай-бай!

Мужик. Еретский сам?! Из Ерети?!

Витька. Не! С города! С автобазы!

Мужик. На уборочную?!

Витька. Ну! А ты че такой пыльный?!

Мужик. Пехом да пехом! Запылишься! В район еду! Из артели охотничьей! На усадьбе переночую и к вам в город! Дроби, пороха, еще че-нить посмотрю! Охотой не балуешься?!

Витька. Я-то?! А как же?! В основном на баб хожу! Дичь – зае… (Орет.) Куда прешь, дядя?!!

Мимо прогрохотал грузовик.

Мужик (отвечая Витьке). В город, говорю, от артели. Охотничьей!

Витька. Не тебе я! Во-он! Чуть бортом нас не пропахал!