Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

— «И что же воздаешь нам, бедным? Гибель! Разве ты сам бессмертен?» — эхом, то есть словами Курбского, отозвался дьяк.

— Он тебе, пресветлый государь, угрожает, — вмешался Федор. — Жизнью твоей хочет поиграть. Да как он смеет?!

Старший Басманов одобрительно кивнул. Придворная наука сыну впрок пошла.

— «Разве нет Бога и правосудия вышнего для царя? — беспокойно и как-то неловко произнес Висковатов, словно предощущая собственную горькую участь. — Не описываю всего, претерпенного мною от твоей жестокости: еще душа моя в смятении; скажу единое: ты лишил меня святые Руси! Кровь моя, за тебя излиянная, вопиет к Богу. Он видит сердца. Я искал вины своей и в делах и тайных помышлениях; вопрошал совесть, внимал ответам ее и не ведаю греха моего перед тобою».

— Лжец! — воскликнул Басманов.

— Целый год пересылался он с Жигмонтом и Радзивиллом, пресветлый государь, — напомнил Малюта, перебивая Басманова, который намеревался обратиться к царю со своими предположениями. — Мои шпики в Юрьеве давно приметили гонцов изменника. Радзивилл, когда засаду на нас, русских, устраивал, по всему видно, знал, куда и по какой дороге полки пойдут.

— Гетман — воевода никудышный, — поддержал Малюту Басманов. — Мы его били и еще побьем. Если бы не измена, где бы он сейчас был?

— В клетке сидел бы и скоро туда сядет, — пообещал Малюта.

— «Я водил полки твои и никогда не обращал хребта их к неприятелю: слава моя была твоею», — вступил вновь Висковатов, без запинки повторяя надменные слова Курбского.

— Наглец! — качнул головой Иоанн. — Наглец!

— «Не год, не два служил тебе, но много лет, в трудах и подвигах воинских, терпя нужду и болезни, не видя матери, не зная супруги, далеко от милого отечества». — Голос Висковатова звучал ровно, и по одному этому чувствовалось, что читать правду ему неприятно.

Неблагодарность царя все испытали. Иоанн вопросительно взглянул на Малюту. Тот прервал Висковатова:

— Я их, пресветлый государь, давно сторожил и сразу велел схватить. Скоро здесь будут. Жену заковал.

Иоанн согласно кивнул. Вот за что он ценил Малюту. Умел предугадать стрелецкий голова желания царя, еще не выраженные. И понимал с полуслова.

— «Исчисли битвы, исчисли раны мои! Не хвалюся: Богу все известно. Ему поручаю себя в надежде на заступление святых и праотца моего, князя Федора Ярославского…»

— Ну, хватит! — Иоанн резко поднялся. — Утомил он меня никчемной жалобой.

VII

Федор Басманов тоже поднялся и заглянул через плечо Висковатова. В отличие от отца-воина он хорошо умел читать с листа, вовсе не шевеля губами. Пробежал молча несколько строк.

— Пресветлый государь, он опять тебе угрожает. Слушай, что пишет: «Мы расстались с тобой навеки: не увидишь лица моего до дня Суда Страшного».

— Ох, как напугал! Горе мне! Какое бедствие! Не узрю подле себя его лица ефиопского, — громко, расхохотался Иоанн. — Глупец! А жаль, что я тебя, Алексей Данилович, не послушал. Впредь умнее буду. Но хватит! Утомил он меня несуразными жалобами.

Однако Федор Басманов, ободренный Иоанновыми словами, обращенными к отцу, принял из рук Висковатова послание и быстро продолжил, уже не прерываясь:

— Но слезы невинных жертв готовят казнь мучителю…

Малюта опустился на колени и, рискуя вызвать непредвиденную реакцию, произнес:

— Это он тебе, царь-батюшка, в упрек и назидание! Дозволь мне службу исполнить?

Иоанн плотно сжал губы: участь Курбского будто была решена. Никакого прощения теперь князю не вымолить. Это он, Иоанн, мучитель?! А кто же такие Шуйские, Оболенские, Курбские, Адашевы, Мстиславские и прочие, помыкавшие им столько лет?! Кто ему всю юность, не поминая детство, испоганил? Кто жены лишил? Кто? А кто его под Казанью в трусости обвинил? Кто неволей из шатра вывел и на коня посадил? Кто того коня под уздцы держал, а кругом стрелы свистели? На погибель надеялись?! Но Бог уберег!

Иоанн мрачно слушал высокий, словно девичий, голос красивого юноши. Федор пользовался сейчас у него полным Доверием. Басмановы никогда не подводили. Не чета они Щенятевым, Турунтаям-Пронским, Курлятевым, а ужо Шуйских и Богом проклятых Старицких нечего и поминать. Когда после взятия Полоцка он Ефросинию задумал постричь, отправив в дальний монастырь, то в Старицу послал Федора. Яблоко от яблони недалеко падает. Басмановы за него, а Патрикеевы скольких врагов дали?!

— Бойся мертвых! — воскликнул, повторяя Курбского, голоусый Федор — его алые губы змеились, будто он успел омакнуть их в чужую кровь. — Убитые тобой живы для Всевышнего: они у престола его требуют мести! Не спасут тебя воинства: не сделают бессмертным ласкатели, бояре недостойные, товарищи пиров и неги, губители души твоей, которые приносят тебе детей своих в жертву! — Последние слова сын Басманова прошептал с горечью и обидой, подняв на Иоанна необычайно выразительные синие и прозрачные глаза.

По сводчатой Столовой комнате растеклась неловкая тишина. Не так давно по Москве змеей прополз слух о предосудительных отношениях, возникших между царем и миловидным сыном Басманова, который, не стыдясь, как барышня, а не воин, слишком тщательно следил за и без того пригожей внешностью. Иоанн сжал кулаки и поднял в бешенстве над головой. Взор метал молнии, и присутствующим почудилось, что они услышали близящиеся раскаты грома. Все отшатнулись настолько резко, что тени от ярко горящих свечей заплясали по стенам.

— Жестокая кара ждет клеветников и изменников, — произнес раздельно неожиданно чем-то успокоенный Иоанн. — Не бывать ему во веки веков прощенным!

— Каков негодяй! — поспешил вставить старший Басманов. — Не миновать ему и моего меча. Сына родного с женой на произвол судьбы бросил. Подумал бы: кто за него теперь ответит?

— Изменники никого, кроме себя, не жалеют, — сказал прагматичный князь Вяземский, связанный родственными узами с финансистом Никитой Фуниковым.

И тот и другой находились на вершине славы и могущества. Но ни тот ни другой не прозревали своего близкого будущего.

— Он от тебя, пресветлый государь, открестился! — возопил Федор. — Ты послушай, чем завершает подлую грамоту злодей: «Сию грамоту, смоченную слезами моими, велю положить в гроб с собою и явлюсь с нею на суд Божий. Аминь. Писано в граде Вольмаре, в области короля Сигизмунда, государя моего, от коего с Божиею помощию надеюсь милости и жду утешения в скорбях!»

— Государя моего! — эхом отозвался Иоанн. — Значит, я больше не его государь?

— Ты наш государь, — откликнулся хрипло Малюта. — Зачем тебе, великому и достойному, оставаться государем таких предателей, которых рано или поздно постигнет позорная казнь на плахе?!

Иоанну вдруг стало не хватать воздуха. Он вышел в сени и оттуда на Красное крыльцо. По довольно нелепой псевдоромантической легенде, а не согласно куда более достоверному и мужественному преданию, именно здесь Василий Шибанов, стремянный, вручил Иоанну дерзкое послание, за что и подвергся мучительному испытанию острым жезлом, не проронив ни звука. Василия Шибанова, имя которого, по словам того же Николая Михайловича Карамзина, принадлежит истории, воспевали талантливые литераторы, и среди них Алексей Константинович Толстой — знаток и интерпретатор многих событий Иоанновой эпохи. Меня с детства волновали знаменитые строки: «Шибанов молчал. Из пронзенной ноги кровь алым струилася током…»