Василий Аксенов - одинокий бегун на длинные дистанции - Виктор Есипов

Все время трезвонил телефон. Печальная информация распространялась по стране и по миру. Звонили друзья и знакомые из Москвы, из Казани, из Петербурга, из Прибалтики, из Вашингтона.

Ночью Василия перевезли в институт Склифосовского. Майя и Алексей ездили туда.

Днем 16 января я подвез Майю в Склиф и вместе с ней прошел в больницу, она с трудом нашла палату, в которой уже была накануне ночью, — ничего не соображала от горя.

И потянулись месяцы, многие месяцы Васиного беспамятства…

В июле Майина дочь Алена, которая прилетела из Америки через несколько дней после того, как с Васей случилось несчастье, предложила мне навестить его. Врачи считали, что есть положительная динамика, и поэтому нужно посмотреть, как Василий будет реагировать на посещения друзей. Но обращаться к нему нужно было с простыми и четкими фразами.

Когда я сел возле него, он лежал на спине и смотрел в пространство палаты недвижным взглядом. На мои нелепые фразы про «край недоступных Фудзиям» и еще какую-то невнятицу никак не реагировал. Так прошло несколько минут. Подбегала и отбегала Алена, говорила ему: «Васенька, посмотри, Витя пришел!». Никакой реакции. Минут через десять мы собрались уходить. Выходили из бокса, пятясь от Васи, глядя на него. И вдруг он оторвал голову от подушки, чуть приподнялся, опираясь руками о ложе, и стал напряженно всматриваться в нас. Так всматриваются в темноту, когда плохо видно предмет. «Васенька, попрощайся с нами», — просительным тоном, предложила Алена. Он поднял забинтованную правую руку и какое-то мгновение держал ее на уровне головы. Потом опустил.

Что это было? Мгновенное просветление? Эффект окошечного сознания, как называют такие просветления врачи-невропатологи? Или он все время был в сознании, но не хотел общаться?

Врачи не смогли ответить на этот вопрос.

Сейчас, когда его уже нет среди нас, вспоминаются некоторые суждения о нем — не о писателе Василии Аксенове (о том уже много сказано и еще будет сказано), а о человеке.

Например, Бенедикт Сарнов, когда речь заходила об Аксенове, очень часто восклицал: «Кто бы мог подумать, что такой стиляга и пижон, как Вася, станет примерным семьянином, опорой для Майи и ее семьи!» — подразумевая под семьей дочь Майи Алену и ее сына Ивана, которых Василий, так же как и Майю, обеспечивал материально.

А вот Анатолий Гладилин в книге «Улица генералов»[219] выделил другое его качество: Аксенов за время эмиграции (не в последнюю очередь благодаря преподаванию в американском университете) стал очень образованным человеком, интеллектуалом.

Старый друг Аксенова, известный джазист Алексей Козлов считает, что Василий всегда был «джазовым человеком».

На меня же, быть может, наиболее сильное впечатление произвело признание Аксенова, как его мучила совесть за то, что он отказался пожать руку подлецу. Дело было на каком-то публичном мероприятии в Вашингтоне уже в годы советской перестройки. И человек, нагадивший в свое время Аксенову в Москве, остался стоять с протянутой в пустоту рукой. А Василий потом корил себя за то, что отомстил ему слишком жестоко.

«Аксенов? Американский писатель!»

Как-то в одной радиопередаче обсуждали вопрос: надо ли продавать книги, в которых авторы использовали «ненормативную лексику» и куда включали «непристойные сцены», в запечатанных пакетах с предупредительной надписью.

Я призвал коллег учесть, что тогда пришлось бы запечатать в конверты немало сильных и популярных романов наших видных современников. Налепив на них ярлык «непристойных». В том числе — и тексты классика нашей литературы Василия Аксенова. И «Ожог». И «Скажи изюм». И «Остров Крым». И ряд других. И, согласитесь господа, сказал я, было бы странно — продавать книги одного из самых ярких прозаиков XX века в этаких упаковочках.

И до чего же странно было воспринято мое замечание! Разве же, вопрошал ведущий, Аксенов — классик нашей литературы? Ведь он же американский писатель! Так как же вы?.. Да с какой же стати?.. Впрочем, закатывать «Ожог» и «Остров Крым» в целлофан он, ведущий, не стал бы. Ибо это и впрямь серьезные произведения видного русскоязычного иностранца.

Сказано это было спустя много лет после возвращения Василию Павловичу гражданства.

Мифологическая география

Но даже если б не вернули…

Разве назовешь Аксенова американским писателем? Или советским? А то — постсоветским? Или антисоветским? Я б не решился. Хотя бы потому, что он много лет путешествовал вне всех этих формальных границ. Свободно перемещался из контекста в контекст, из эпохи в эпоху, из страны в страну, познавая мир за миром и творя миф за мифом.

Творя мифы, менявшие миры. При деятельном участии их автора. Аксенов описал, а отчасти и воплотил большие мечты своих персонажей. Что, согласитесь, мало кому удается…

Об этом мы и толковали в Котельниках 28 ноября 2003 года. Вспомнить дату легко — она проставлена на книге «В поисках грустного бэби», подписанной Василием Павловичем в тот вечер. Не сложно восстановить и фрагменты беседы — я записывал ее на диктофон.

И «Бэби» я прихватил не случайно: разговор шел об Америке и Западе, и больше — об особом западном мифе, вмещавшем кучу всего — от кока-колы и джинсов до ленд-лиза и джаза.

Ясно, что мифологическая география творчества Аксенова не исчерпывалась Штатами, но включала в себя и Москву, и Париж, и архипелаг Большие Эмпиреи, и Кукушкины острова… И Крым, само собой. Тот самый — остров… В котором, как мне представлялось, под трехцветным флагом сказочной свободной страны выписана модель одной из возможных будущих Россий…

— На роль прорицателя я не претендую, — ответствовал Василий Павлович, — а что до кока-колы… Порой я удивляюсь, почему, когда говорят об американизации мира, толкуют о «Макдонал-дсах»… Это же не идеологический состав — котлета и булочка! А вот кока-кола — это была просто жидкая идеология! В 67-м в Болгарии наши моряки рассказали мне, как их пароход зашел в греческий порт. И два возбужденных юноши-матроса-комсомольца спросили у капитана: «А можно мы, когда пришвартуемся, пойдем и кока-колы выпьем?» Тот посмотрел на них из-под козырька и гаркнул: «Идите на х…!» Чудный ответ! Мужик виртуозно снял с себя ответственность… Но что еще он мог сказать?

— Но что, — спросил я, — считалось в ту пору более зловредным культурным динамитом — жидкая «дурманная» кока-кола или глянцевый Playboy? (Не случайный, понятное дело, вопрос: ведь было в «Бэби» про журнал, было; но — хотелось из первых уст.) Это же потеха — истории о людях, провозивших в СССР «Playboy» — еще одно «тайное орудие империализма».