Василий Аксенов - одинокий бегун на длинные дистанции - Виктор Есипов

— Сейчас — потеха. А в 60–70-х страшновато это было. «Playboy» циркулировал в Москве, вызывая невероятный интерес. Его можно было за дикие деньги купить…

Но один из сильнейших ударов по красной идеологии нанесло все же баночное пиво. Это был предел мечтаний совка — пиво, которое не бьется и не тухнет!

Ну как тут не вспомнить, подумалось мне, Евтушенко и его «Северную надбавку», где бригадир то ли монтажников, то ли нефтяников на их вопрос: «А будет у нас «Жигулeвское», которое не разбивается?» — отвечает: «Не все, товарищи, сразу — промышленность развивается…»

— Один большой специалист по этому вопросу, — продолжил меж тем Аксенов, — написал в свое время статью о том, почему советское баночное пиво получалось такой халтурой. Закупали на Западе оборудование, запускали — и ни черта: пиво тухло и тухло.

Оказывается, забыли про состав, покрывающий внутреннюю поверхность банок и не допускающий скисания! Автора вызвали на Политбюро! И он им все это выложил. А после рассказывал, как пятнадцать мрачных старцев за ним записывали! В святая святых советской системы высшее руководство решало вопрос производства баночного пива… Ясно, что крах был не за горами. Хотя никто и не знал — когда.

Подарок главе

А еще — солнечные очки!

Аксессуар редчайший и престижнейший…

Вот история: в Праге в семье эмигрантов из России был сын Сергей — младшеклассник. Отлично говоривший по-русски. И когда туда прибыл с визитом Хрущев, Сережу отправили приветствовать всесильного гостя. Парень вышел и на чистейшем русском произнес речь. Никита Сергеевич растрогался. «Бог ты мой! — воскликнул. — Как тебя звать?» — «Сергей». — «Как же ты русский так выучил?» — «Я из русской семьи». — «А кто твой папа?» — «А он в СССР сидит в лагерях»… Хрущев поставил его рядом и время от времени с ним заговаривал. Тут из-за туч вышло солнце, и Сергей надел западногерманские солнечные очки. «Что за очки у тебя?» — спросил Хрущев. «Это от солнца. Хотите, подарю?» И подарил.

И Хрущев, как ребенок, был совершенно счастлив. Спустя несколько месяцев мать мальчика пригласили в советское посольство и сообщили: «Ваш муж на свободе. Живет в Керчи… С новой семьей. Приглашает в гости». Она не поехала. А мальчишка какое-то время жил там с отцом. Вот что Никита подарил Сереже за очки…

Варшава, Прага и кепочка

Истории Василия Павловича — штука особенная. Рассказчик он был изумительный. Но интервью с ним — дело не простое. Он сам знал, о чем рассказать. А я все же спросил его о драме восточноевропейской. Аксенов счел вопрос интересным.

— Я знаю людей, — ответил он, — учивших язык только затем, чтобы читать польские журналы! Или, приехав во Львов или Вильнюс, общаться с поляками. Во Львов тогда стекались товары из Венгрии, Польши, Канады. Это тоже была мощная подрывная мифология. Ведь эти вещицы, просунутые фарцовщиками под «железный занавес», ценились тогда колоссально! Каждая тряпка с Запада несла в себе заряд свободы! Вызов системе.

Во Львове я купил рыжий свитер крупной вязки. И когда появлялся в нем в ЦДЛ, чинуши были в отпаде. А потом в 1962 году я поехал в Польшу. Это была моя первая заграничная поездка. Я попал в бурлящее общество! Там царила фронда, шли диспуты, бузили студенты. Работал новаторский молодежный театр. Когда один из будущих советников «Солидарности» — тогда молодой журналист — привел меня туда, актеры встретили холодно, спросили: кто этот? А он сказал: «Один симпатичный москвич…» Тогдашние впечатления от Польши были куда сильнее, чем от любой капиталистической страны, где довелось побывать потом.

А от Варшавы 1962-го до Праги 68-го было рукой подать…

— Я приехал в Прагу в 1965-м. Но уже чувствовалось: весна начинается. А ведь чехи запоздали с либерализацией. В начале 60-х, когда в СССР все бурлило, приезжие чешские писатели вели себя зажато. Боялись обсуждать даже невинные вопросы, что дебатировались в Москве. Но ребята были прямые и объясняли, косясь на главу делегации: мы лучше помолчим. А в 1965-м они уже заговорили. И конечно, заиграли! В Праге тогда был модный джаз-бар «Ялта».

Я пришел туда в забавной такой кепочке. Ее подарил мне жуткий интеллектуал, американский профессор Дюк Беллингтон. Он приехал в Москву, мы отчаянно напились, вывалились на мороз, и я сказал: «Чтоб ты не сдох, я тебе дарю меховую шапку». И отдал. А он мне отдал всепогодную кепку — «кепи олл сизонс». И вот в этой невероятно стильной кепи я прибыл в Прагу. И так мне понравилось, как играл пианист в баре «Ялта», что я эту кепочку отдал ему. А какое-то время спустя она выпрыгнула уже в другом заведении. Оказывается, он передарил ее, и модный головной убор пошел гулять по Праге, по Европе, по миру… Я про эту кепи написал рассказ. Он потерялся — не могу найти. А кепка время от времени — попадается. То там, то сям… Тогда в Праге было очень хорошо.

— Кстати, — поинтересовался я, — а один из видных героев романа «Ожог» профессор Патрик Тандерджет — это не тот ли, подаривший вам кепочку, Дюк Беллингтон? Ведь иностранцы в СССР тоже персонажи мифологические…

Аксенов коротко рассмеялся: их было много.

Как-то приехал один славист — крайне левый. С ним заигрывала власть. А он тут стал абсолютно антисоветским. Везде шлялся с нами — по чердакам, кухням, клубам. И даже поучаствовал в колоссальной драке. Мы сидели в кафе и с нами — Ахмадулина. Белла была дивно хороша… И какие-то гады стали посылать ей записочки, клеить. При муже Юрии Нагибине. Нагибин сидел невозмутимо, а мы врезали сволочам. Врезал и тот штатник. Сильный парень. Надо было видеть, как он бился!

А один дипломат… Захожу в Домжур, в нижний бар, и вижу — он у стойки. Выпивший, несчастный. Я: «Что ты делаешь здесь?» А он: «Беда. У меня роман с русской девчонкой. И меня вызвали в нашу спецслужбу. Говорят: она б…дь, работает на ЧК… Что делать? Они во Вьетнам меня пошлют!» Потом он исчез. И вдруг звонит: «Ай’л би глэд ту си ю». Встретились. Он в порядке. Женился на нью-йоркской светской даме…

Все эти визиты, торговые марки, журнальчики, штучки, вещички, американский софт-дринк, пиво и виски, а главное — общение — расшатывали монолитный советский чугун.

Экзотика

Так простые вещи — кока-кола, Playboy, даже отчасти всепогодная кепочка — становились инструментами слома системы… Ну а что же шло отсюда — туда? Кроме водки…

— Не знаю. Может быть, икра? Матрешки?

Помню, два моих американских студента в 1986 году поехали в Питер и вернулись во флотских шинелях. Выменяли не— новые кроссовки на прекрасные шинели. Еще один парень поехал в майке с надписью. Я его спрашиваю: «Ты что, в ней собираешься ходить в СCCP?» Он говорит: «Да, а что?» А на майке — десантный вертолет и речевка: «Kill the commy for your mammy!» — «Убей коммунягу ради мамочки!» Он спокойно ходил в этой майке по Москве… Потом поменял на что-то. Это было круто. Они страшно гордились такой одеждой. Союз был экзотической страной. Люди с Запада дивились: «А что это за плакаты на площади, что это значит: «Народ и партия — едины!», «Здоровье каждого — богатство всех!»?» Все их изумляло.