Дамы плаща и кинжала - Елена Арсеньева

Внезапно Виктория изменилась. Стало известно, что она имела очень нелицеприятную беседу со своим наставником лордом Мельбурном. «Он сказал: «Мне кажется, Великий князь не выглядит хорошо, уж слишком он бледный…» — писала в своем дневнике королева. Характеристика, данная лордом, безусловно, была с подтекстом. Подразумевалось, что Англии нужен более здоровый принц-консорт, который бы сумел дать здоровое потомство.

Виктория в свои двадцать лет уже отлично знала, что может королева писать в своем дневнике, а чего — ни в коем случае. Поэтому в Лету канула суть ее беседы с лордом Мельбурном. Тот очень осторожно намекнул на некую государственную тайну России, которая стала ему известна. Тайна эта касалась происхождения Александра Николаевича… а также его отца и деда. Только некоторым, самым осведомленным лицам в России было известно, что Павел вовсе не сын императора Петра Федоровича III. Его отцом называют фаворита императрицы Екатерины Великой — Сергея Салтыкова. Но это было бы полбеды! Вполне вероятно, что Павел — не сын также и Екатерины. Ребенок ее родился мертвым, и царствовавшая тогда императрица Елизавета, чтобы не допустить гибели династии, подложила в колыбель первого попавшегося родившегося в эту же ночь ребенка, какого-то простолюдина, чуть ли не чухонца…

30 мая 1839 года адъютант Юрье?вич отмечал в своем дневнике, что великий князь был очень печален, покидая Англию. «Прошлой ночью мы попрощались с английским двором. Когда царевич Александр остался наедине со мной, он бросился в мои объятья, и мы оба плакали. Он сказал мне, что он никогда не забудет Викторию. Прощаясь, он поцеловал королеву. «Это был самый счастливый и самый грустный момент моей жизни», — сказал он мне».

Александр подарил королеве Виктории кавказскую овчарку Казбека, которую Виктория очень любила и с которой не расставалась даже после замужества.

Бог весть, поверила ли она в легенду о чухонце. Но, так или иначе, Дарья Христофоровна добилась своего!

Ей бы торжествовать… Однако княгиней овладела глубокая тоска. Предательство, совершенное по отношению к обожаемому принцу, выжгло последние всплески юности в ее сердце. Она вполне излечилась от своего безумия и очень не любила о нем вспоминать: прежде всего из-за предательства, конечно.

Кроме того, она боялась, что обо всем этом узнает Гизо. Чем больше времени они проводили вместе, тем больше она ценила его и благодарила бога за то, что, в утешение от всех потерь, ей был послан такой друг. Он тоже дорожил каждым часом, проведенным в ее обществе, потому что его возлюбленная превосходила всех тех женщин, которых он встречал на своем жизненном пути.

Теперь Дарья Христофоровна постоянно жила в Париже: на это было дано формальное разрешение императора Николая, который надеялся, что еще сумеет воспользоваться уникальными талантами этой женщины в области тайной дипломатии.

Княгиня Ливен сняла бельэтаж старинного отеля, некогда принадлежавшего ее приятелю Талейрану, — между улицами Сен-Флорентен и Риволи. В этом отеле в 1815 году, во время осады Парижа союзными войсками, останавливался император Александр Павлович.

Здесь салон княгини Ливен достиг наивысшего процветания и получил известность в Европе, так как служил своего рода сборным пунктом не только для дипломатов, министров и посланников, но и замечательных ученых, писателей и всякого рода знаменитостей. Среди блестящего общества этого прославленного салона, среди дам, обращавших на себя внимание красотой, молодостью, изяществом туалетов и любезностью, наибольший интерес для всех (сохранилось множество отзывов современников об этом!) представляла сама княгиня. Она первенствовала над всеми, очаровывала и умом, и необыкновенной ясностью и силой мысли. Она обладала исключительным искусством возбудить и поддержать общий, оживленный разговор. Она еще больше похудела («Longitude of St. — Petersburg»!), но это странным образом только способствовало ее женской прелести. Глаза стали огромные, по-девичьи изумленные и сияли так, что мужчины цепенели, лишь спустя некоторое время вспоминая, сколько на самом деле лет этой grandе dame.[84]Дарья Христофоровна говорила несколько отрывистыми фразами, произносила каждое слово с уверенностью и непринужденностью истинной патрицианки, не любила шумных споров, громких возгласов и не допускала их в разговоре. Благодаря любящему Гизо, который в 1840–1848 годах занимал пост министра иностранных дел, она была au courant[85]всего, что происходило в европейском политическом мире. И, разумеется, мимо нее не прошло осложнение отношений Англии, Франции и России, которое привело в конце концов к такому ужасному событию, как Крымская война.

Посол России в Париже Николай Дмитриевич Киселев был завсегдатаем салона Дарьи Христофоровны. Здесь он черпал свои сведения о политических настроениях Франции, о тайнах тюильрийского двора и т. д. Но часто изображение всей этой парижской картины оказывалось у Киселева кривым. Ведь этот господин был очень своеобразным человеком! Понятие о дипломатическом шпионаже — то, что было une forte partie[86]княгини Ливен — он начисто отвергал и пребывал в убеждении, что начальству следует докладывать лишь то, что оно жаждет слышать. У императора же Николая почему-то сложилось убеждение, что никогда не будет и не может быть союза между Англией и французским императором Наполеоном III, племянником ненавистника Англии Наполеона I. Поэтому и Бруннов, русский посол в Англии, и Киселев в Париже закрывали глаза на факты, а твердили то, что царю приятно было узнать.

А между тем Наполеон III старательно искал любого предлога для войны с Россией. Это явствует хотя бы из того, какой скандал он пытался раздуть из пустого спора о словообращении между императорами («добрый друг» или «дорогой брат»). Он хватался за все поводы к ссоре, даже за самые ничтожные и искусственно создаваемые. Наполеон III вполне мог ждать, что единственный его поступок, который всегда вызовет одобрение со стороны его политических врагов слева во Франции, а заодно и в Англии, это война против Николая.

Дарья Христофоровна, которая была по-женски дружна с императрицей Евгенией и одновременно состояла в личной переписке с императрицей Александрой Федоровной, женой Николая, совершенно случайно узнала об избыточно оптимистическом тоне депеш Киселева и попыталась предостеречь русскую императрицу. Однако Николай не зря называл жену «своей маленькой птичкой». В золотой клетке царского дворца она не хотела знать ни о чем дурном и предпочитала пожимать плечами в ответ на осторожные и настойчивые намеки Дарьи Христофоровны на русофобские настроения французского двора. А между тем княгиня Ливен очень следила за всеми парижскими настроениями и уже со страхом предвидела близкую войну.

Попытки Дарьи Христофоровны обратиться к императору напрямую сначала наткнулись на его неприятие, а когда дошли до него, было уже поздно.

Войну Дарья Христофоровна провела в Брюсселе, с великим трудом получив затем от Наполеона III разрешение вернуться в Париж. Императора оскорбили ставшие ему известными настойчивые попытки княгини предостеречь Николая, предотвратить войну, и он мстил ей. Вмешалась в эту историю (с возвращением княгини Ливен в Париж) также и Виктория, которая к тому же старательно подзуживала Николая. Не станем забывать, что Англия тоже участвовала в Крымской войне против России. «Красивая, элегантная, очаровательная девушка, с глубокими синими глазами, приоткрытым ртом, белыми правильными зубами» осталась в прошлом и очень скоро забыла, сколь пылко она была влюблена в русского принца.