Новый год в октябре - Андрей Молчанов

— Выпьешь, станет легче, — уклончиво отвечает Эдуард, и я, понимая намек, вытаскиваю из сумки проклятую и огурцы.

— Это я… уважаю! — говорит Эдик. — Это — начало! Тут вот халтурен подвернулся, — как бы извиняется он за «Волгу». — Дел еще на минуту. А дальше — я ваш слуга.

«А слуга всегда лукав с господином», — думаю я, но замалчиваю эту мысль.

Из ямы вылезает Игорь. Комбинезон, припорошенное мелкой крупой грязи лицо, на шее, на цепочке, — серебряный доллар. Вместо нательного креста, что ли?

— Лакать потом будешь, — говорит он напарнику. — «Волгу» выгоняй, «жигуль» ставь. Крышку багажника сменил? Резак наладил?

— Крышку багажника! — возмущается Эдик, с урчанием залезая в «Волгу». — Резак! Я же не могу работать, как в мультфильме! Я за шпаклевкой ходил! Воще… горбатюсь как ишак! Хотя чего ишак? Хозяина довез — и стой, домкраться.

«Волга» и мой «жигуль» меняются местами. Игорь моет руки в алюминиевой плошке с соляркой. Эдуард прилаживает к шлангам горелку. Я накрываю газеткой пыльную покрышку, прислоненную к стене, сажусь на нее и приступаю к роли наблюдателя-белоручки.

Начинается работа. Стук, звон и смятое крыло мало-помалу обретает надлежащую форму. Эдик прикручивает новую крышку багажника, косясь на бутылки. Наполненные, они его раздражают. Но командир суров. Я сижу скучая. Думаю о Марине. Последнее время я очень много о ней думаю. Вспоминаю, как отвез ее в театр, как целовал в машине, в сотый раз краснея за себя: ну наглец, ну дурак нетерпеливый! А… может, и ничего, что так вышло? Может, рассмотреть это дело юмористически? Что за напасть! Я, кажется, втрескался в нее. Глупость, естественно. У нее муж, насколько знаю — не первый, сексуальной озабоченности в ней не замечаю, и наверняка она из тех, кто понимает, что счастье женщины не в авантюрных увлечениях, а в семье, в заботе о ней и в ее упрочении. Интересно, развелся бы я с женой ради нее? Да. Конечно.

— Ну вот, крыло есть, — говорит Игорек. — Шпаклевочки, и все дела. Теперь — панель…

У ворот гаража Эдик ведет торг с хозяином «Волги».

— Полтинничек, мужик, полтинничек, — доносится его развязный бас. — Ты чего? Амортизатор заменили, так? Потом трапецию, так?

Позвонить ей? Допустим, имею право. Дальше? Куда-то пригласить? Куда? В театр? Как же, оригинальное приглашение… В кино? Еще чище! Погулять? Минус двадцать восемь. Ресторан? Пошло, да и денег нет. Домой? С семьей, мол, не желаешь познакомиться? С тещей там… К Козлу? Бред. В этом прокуренном и убогом логове я сам если и бываю, то после крупных огорчений или диких поддач, когда депрессия и на все наплевать.

— Ну, чего, может… полечимся, мужики? — осторожно предлагает Эдик, шпаклюя крыло.

— Только если с закуской, — соглашается Игорь. — А то развезет. Родители в санаторий укатили, жратвы уже два дня нет…

Эдик достает хлеб, лук, колбасу, вскрывает банку с огурцами, ставит рядом с бутылкой стакан и две фаянсовые кружки.

— Только не из кружки, — заявляю я и отбираю у Эдика стакан. — Не могу из чайной посуды.

— Аристократ, — уныло роняет Игорь.

Мы пьем ледяную, с мороза безвкусную, как дистиллят, водку.

— Я вот когда на Дальнем Востоке… — рыгая и морщась, говорит Эдик, — мы там спирт из плафонов киряли — посуды не было. Матовые такие плафоны… Ну, лампочки где. Чего кружки, плафон! Ого! Литр. Не, два с полтиной. Тара. Да… Спирт теплый — реакция с водой… Песчинки на дне, фуфель какой-то… С души воротит! — И его передернуло от воспоминаний.

Нас с Игорьком тоже как током хватило. В это время в гараж вошел хозяин «Волги» — улыбчивый толстячок пенсионного возраста с удивленным выражением лица.

— Рекламация, — смачно плюнув, сказал Эдуард. — Ну, чего не нравится?

— Вы знаете, — поведал толстячок, смущаясь, — что-то у меня стуки какие-то, забыл вам сказать… Внизу.

— Понятно — не наверху, — сказал Эдик лениво. — Не под облаками. Отдельная работа…

— Конечно. Я заплачу!

Эдуард мигом исчез. Толстячок присоединился к нам, рассказав страшно тупой анекдот. Юмор мы с Игорем восприняли холодно, но он смеялся за всех — долго и всхлипывая.

Вернулся Эдуард, обозрел компанию бесшабашными своими глазами.

— Смеяться, право, не грешно, — выразился он в сторону толстячка, — но тут уместнее минута скорбного молчания… — И захохотал от собственного остроумия. Продолжил: — Крестовины у тебя накрылись, кореш.

— Но их месяц назад… меняли! — изумился клиент.

— Значит, так меняли, — степенно заметил Эдуард. — Такие мастера. Знать надо, кому доверяешься. Нет, чтобы подъехать к Эдику и горя не ведать, нет — шатаешься по ханыгам и имеешь не кардан, а туфту! — И он хлопнул обескураженного собеседника по животу, издавшему звук спелого арбуза. — Гони тачку через бокс, на яму. К нему, — он вытянул подбородок, указывая на Игоря. — И готовь четвертной.

Когда серьезно озабоченный толстячок удалился, он, возбужденно блестя зрачками, зашептал Игорю:

— Крестовины у него — колоссален-великолепен. Шлицы бьют. Пяток гвоздиков вгоню между ними, и все дела. Походит!

Тот пожал плечами, возвращаясь к ремонту моего автомобиля.

Мне стал остро неприятен Эдуард. Вообще захотелось вырваться отсюда. И то ли под влиянием алкоголя стало жизненно необходимо встретиться с Мариной. Сегодня же.

— Эй, мастер, — сказал я Игорю. — Дай ключ от квартиры. Надо — позарез. Ты ведь тут целый день возиться будешь?

— Чего ж ты раньше-то? — с пониманием отозвался он. — Бери. Ничего девочка?

— Лучше не бывает.

— Любовь как рыбалка, — изрек он, передавая мне брелок с ключом. — Клюнуло — тяни рыбку. Не клюнуло — сматывай удочки.

Вскоре, как вор шмыгнув в подъезд, я поднялся на свой этаж и, оглядываясь на дверь родной квартиры, отпер дверь квартиры соседа. Набрал номер ее телефона, оглядывая интерьер; портреты родителей Игоря на стене пришла мысль временно убрать…

Падший я тип… Но с претензиями, сволочь.

Ее голос.

— Марина?

Весь подбираюсь. Нервы — перетянутые струны. Аж звон под темечком. Сжимаю трубку, как рукоятку ножа перед дракой, в горле — одышка, а голос спокойный, ровный, насмешливый, не мой голос: нахожусь, мол, дома, в скуке беспечного выходного дня, болею — давление, мечтаю увидеться, но удобно ли выступить с приглашением посетить такого ординарного, почти безвестного, этакую знаменитую, осиянную славы лучами, признанную широкими массами трудящихся и бездельников… Не верю барабанным перепонкам своим: придет через час! Ну… дела!

Лицо горит. Противно лихорадит. И давление наверняка подскочило — тут, выходит, я не соврал. Иду на кухню. Так, чай есть, конфеты… Уже кое-что. Вспоминаю Эдика. Провожу некоторые параллели между собой и этим мазуриком. Чем в принципе я лучше его? Тем, что он равнодушно последователен в своей лжи, а я кувыркаюсь в сомнениях? Рождается определение: «Я — личность Сомневающаяся, а значит — прогрессивная». Отчетливо представляю, как эта фраза ляжет на бумагу: «сомневающаяся» — с большой буквы, «прогрессивная» — с малой… Усмехаюсь, но тут же цепенею лицом — на лестничной площадке подозрительно знакомые голоса… Приникаю к дверному «глазку». В мутной, сплющенной сфере вижу жену и тещу в шубах и с сумками — видимо, собрались в магазин. Жена смотрит в мою сторону, и я, невольно приседая, ныряю прочь от «глазка». Котяра пакостный. Аферист.