Карта неба - Феликс Х. Пальма

— Как вы там? — послышался голос Мюррея.

— Все в порядке, несчастный безумец! — крикнул Уэллс, не зная, рассердиться ему или дать волю истерическому смеху, так и рвавшемуся из его глотки.

В результате он не сделал ни того, ни другого. А просто откинулся на сиденье и попытался успокоиться. Они были на волосок от смерти, подумал он, но не погибли. Это ли не причина для ликования? По крайней мере, должно быть причиной. Однако Уэллс чувствовал себя слишком измученным и подавленным. Он посмотрел на агента Клейтона, который по-прежнему лежал напротив с безмятежным лицом человека, погрузившегося в сладкий сон.

Несмотря на темноту, они скоро убедились, что путь, которым проследовал треножник, стал ареной беспорядочных разрушений. Превращенные в угли сосновые рощи чередовались с не до конца сгоревшими лесами, которые до сих пор были охвачены дрожащими языками пламени, словно в разных местах одновременно полыхало множество маленьких костров, насыщая воздух смолистым запахом. Вдоль шоссе виднелась череда разрушенных дымящихся домов, среди которых вдруг мелькало совершенно не пострадавшее жилище, по непонятному капризу треножника оставленное целым. Спустя несколько минут довольно однообразная картина всеобщего разорения изменилась, и они поравнялись с сошедшим с рельсов железнодорожным составом, сцепленные вагоны которого, по большей части выпотрошенные и объятые пламенем, напоминали гигантскую змею, притаившуюся в траве. Вокруг поезда виднелись дымящиеся воронки, и им не понадобилось дополнительного света, чтобы понять, что разбросанные вдоль состава предметы — это пассажиры, уничтоженные, когда они пытались бежать. Там и сям из темноты вырастали маленькие костры, словно лоскутки сверкающего платья, которые оставила некая фея, продираясь сквозь колючий кустарник. Вскоре до них начала доноситься далекая канонада. Видно, преследовавший их треножник наткнулся на одну из артиллерийских батарей.

Проехали Чобхэм и снова взяли курс на Лондон, когда в бледных отсветах зари стал проступать окружающий мир. Вдоль этих дорог следов разрушений не было, пока здесь не проходил ни один треножник, с облегчением подумал Уэллс, а это означало, что Лондон все еще цел и невредим. Через какое-то время рядом с Аддлстонской дорогой обозначилась одинокая ферма, и Мюррей предложил сделать там остановку, чтобы дать лошадям отдохнуть, иначе в самый неподходящий момент они могут рухнуть от изнеможения прямо на шоссе. Да и им самим необходимо немного поспать. Все согласились, и миллионер остановил экипаж возле небольшого дома. Они тут же поняли, что ферма покинута хозяевами: под навесом стояли две повозки без лошадей, а у самого входа в дом валялось множество личных вещей и хозяйственной утвари, как то: башмаки, чайные ложки, настенные часы и смятая шляпа, что свидетельствовало о поспешном бегстве. Оставив Эмму охранять такой несвоевременный сон Клейтона, Уэллс и Мюррей вошли внутрь с намерением осмотреть дом. Это было довольно скромное жилище из двух этажей, небогато обставленное, с тремя спальными комнатами на втором этаже. Они проверили все помещения, но никого там не обнаружили, что освобождало их от хлопотной обязанности договариваться с хозяевами о ночлеге и сосуществовать в одном доме с семьей, которая наверняка жаждала бы поделиться с ними слухами о вторжении и собственными страхами, чего Уэллс в его теперешнем состоянии не смог бы вынести. После осмотра фермы они напоили лошадей и перетащили Клейтона в главную спальню — ту, где стояла самая большая кровать. Было решено, что Уэллс ляжет рядом с ним на тот случай, если агент вдруг проснется, а Эмма и Мюррей поделят между собой две другие комнаты. Устроившись, они спустились на кухню, чтобы утолить голод, который уже давал о себе знать. Оказалось, что отсутствие хозяев имеет и свою отрицательную сторону: кладовка была основательно разграблена. Общими усилиями после долгих поисков им удалось найти немного черствого хлеба и остатки заплесневелого сыра, который никто не снизошел попробовать, тем самым как бы не желая признать, что они находятся в отчаянном положении. Пережив это разочарование, они разбрелись по своим комнатам.

Уэллс вошел в предназначенную ему спальню, снова пощупал пульс у Клейтона и, убедившись, что тот по-прежнему жив, плюхнулся рядом с ним. Резкий свет струился из окна, потому что он не сообразил задернуть занавески. В ожидании сна он оглядел немногие вещи, которые пришлось оставить хозяевам фермы: рассохшийся шкаф, убогий комод, усеянное пятнами зеркало, ночник со свечами у изголовья. Все это настолько отличалось от предметов, украшавших его жизнь, что ему было странно, как они могли вселять в кого-то приятное ощущение надежности, какое всегда возникает благодаря окружающим тебя вещам. Уэллс изо всех сил старался занимать как можно меньше места на доставшемся ему уголке матраса, для чего прижал руки к телу, не желая без крайней нужды дотрагиваться до простыней, ибо был убежден, что при прикосновении к ним, равно как и к остальным внезапно осиротевшим вещам, его пальцы ощутят неприятное крапивное жжение. Охваченный внезапной тревогой, он был вынужден признать, что одно дело — представлять себе в целом, почти абстрактно, лишения низших классов, и совсем другое — самому столкнуться с их вопиюще уродливой жизнью, о чем он никогда не упоминал в своих многочисленных статьях, посвященных защите их прав.

Он вгляделся в стоявший на комоде снимок: супружеская пара вместе с двумя ее маленькими детьми, застывшая с выражением недоверия в глазах, словно они до сих пор не исключали участия дьявола в процессе фотографирования. С простоватыми лицами, скромно одетые, супруги держали детей за плечи, будто демонстрировали лучшие плоды из своего сада. Эти несчастные дети могли бы родиться в любом другом месте, но рулетка жизни сделала так, что они появились на свет именно в этой семье, обреченные растратить свою жизнь на то, чтобы обрабатывать те же земли, что и их родители, с чем, впрочем, они примирятся без звука, поскольку в их душах никогда не зажжется огонек желания изменить установившийся порядок вещей. Однако, если присмотреться повнимательнее, подумал Уэллс, это отсутствие стремлений может послужить прекрасным барьером, который защитит их от многих жизненных огорчений, ибо им, к счастью, их не придется испытать. Если бы они удовлетворились тем, что имеют, то не захотели бы переселиться в столицу, где, несомненно, влачили бы еще более жалкое существование, потому что в сельской местности хотя бы воздух чистый и солнышко греет. В городе им пришлось бы ютиться вместе с такими же, как они, в тесной комнатенке на какой-нибудь пропахшей нечистотами улочке в Ист-Энде, где их подкарауливали бы туберкулез, бронхит и тиф, в то время как здоровый и живой цвет лица, привезенный с фермы, постепенно потускнел бы на одной из фабрик, а там в них быстро угасло бы желание существовать на убогое жалованье, позволявшее, в качестве единственного удовольствия, лишь время от времени напиваться в грязной таверне. Уэллс отвел глаза от фотографии, размышляя, какие причины вынудили это семейство покинуть свой дом. Возможно, они были напуганы долетавшими до них слухами и поддались уговорам соседей. Любопытно, как их убогие мозги восприняли известие о том, что враги, атакующие их родину, прилетели из межпланетного пространства, с усеянного звездами неба, которое они всегда считали чем-то декоративным, вроде задника в театре.