Карта неба - Феликс Х. Пальма

Дотронувшись рукой до шляпы, Уэллс попрощался с влюбленными. Потом повернулся и, выбравшись из шумной толпы, зашагал к месту, где стояли экипажи, надеясь добраться на одном из них до Вейбриджа. Он уже увидел все, что хотел. Он улыбался, довольный тем, как все в итоге разрешилось. По крайней мере в этой вселенной, где его бедные кости, уставшие скитаться между мирами, наконец обрели удобное пристанище, место, где можно преклонить голову, гнездо, где его готовы принять без вопросов, словно кукушонка. Он должен признать, что это одна из лучших вселенных, какую только можно себе вообразить. Оставалось надеяться, что он будет находиться здесь до конца своих дней, уже не слишком многочисленных, наслаждаясь в этом вынужденном уединении ласковым ветерком счастья, повеявшим на него в последней сцене, и его проклятый дар не заставит своего обладателя совершить еще одно неуместное путешествие, испортив тем самым финальный отрезок его бесшабашной и сумасбродной жизни. Дело в том, что, когда Уэллс обращал внимание на некий налет ирреальности, который Создатель придал его существованию, губы писателя неизбежно складывались в недоверчивую улыбку. Казалось, что в той, другой, вселенной, где он появился на свет, все происходило вокруг него, затрагивая в той или иной форме. Или, если воспользоваться выражением Посланника, все проходило через него. Было ли это каким-то загадочным образом связано с его профессией писателя? Вероятно, в реальности, откуда он происходил, во вселенной, где он родился, писатели были в чем-то сродни медиумам, открывая своими перьями потаенную правду мира, причем не только то, чего никто не видит, но и то, что еще не произошло. Их бессознательное тайно подключено ко Вселенной, ко всем ее частям, и потому они могут заглянуть за занавес. В тиши своих кабинетов создают они черновики мира, потому что ничто не существует, ничего нет до тех пор, пока оно не названо словом. Есть ли среди множества возможных миров такой, где воплотились в жизнь романы Жюля Верна? Вероятно, хотя, к счастью, ему, Уэллсу, не довелось оказаться в реальности, которая изменялась бы под диктовку несносного француза. Однако его утешала мысль о том, что по той же самой причине имелись и другие миры, где писатели были вполне нормальными людьми, ведущими нормальную жизнь. Хотя бы один мир, куда никогда не прилетал Посланник, где не было инопланетян, замаскированных под местных жителей, где человек, возможно, и подозревал о существовании разумной жизни на других планетах, но никаких доказательств этого у него не было, если не считать отдельных малоправдоподобных свидетельств, появлявшихся в охотившихся за сенсациями журналах. В общем, мир, где всякие вторжения происходят лишь в романах, сочиняемых писателями, когда они вглядываются в звездное небо, стараясь раскрыть хранимые им тайны.

Уэллс ненадолго остановился, чтобы дать отдых своим старым ногам, мечтая о благополучном и доброжелательном мире, где нет места этим таинственным центростремительным силам, что неизменно старались затащить его в водоворот событий, им же самим и предсказанных. Не исключено, что их много, подобных миров, населенных его близнецами, которые наслаждаются спокойной жизнью, свободной от стольких поистине космических обязанностей. Он искренне и не без зависти порадовался за них и в то же время с грустью вспомнил про всех тех Уэллсов, что населяют схожие с его родной вселенной миры, а потому мучаются той же самой болезнью, что и он, отмечены тем же проклятьем. Сколько их, тех, кто в данный момент, как и он, выслан из своей реальности, стал чужестранцем в других мирах, превратился в летучего голландца и никогда не вернется туда, откуда выбыл, ибо обречен вечно скитаться по океанам многообразного времени? Очевидно, много. Да ему и самому было уже трудно уточнить, откуда он прибыл, поскольку во время первого путешествия — на ферме в Аддлстоне — он, по-видимому, перепрыгнул в другую вселенную, а затем вернулся в прошлое, но только в прошлое некоего третьего мира, который еще один его близнец только что покинул, оставив ему теплую постель. Таких были сотни, тысячи, и Уэллс содрогнулся при мысли, сколько из них вызвали какие-то изменения во вселенных, куда они попали, так как был убежден, что не все подобные перемены оказались столь же благоприятными, как те, что он вызвал в том, другом, мире, и, честно говоря, должен отнести на счет случая, а не собственной сноровки. Он добился этого, хотя одному Богу известно, каким образом. Но в других мирах у него ничего не вышло, а где-то он даже все ухудшил… Во многих мирах его вмешательство привело даже к катастрофе! Наверное, печально подумал он, оттуда берет начало и его старая навязчивая боязнь за судьбу человечества, эта уверенность, сопровождавшая его с давних пор, еще до нашествия марсиан, в неизбежном и насильственном истреблении землян. Возможно, рассуждал писатель — хотя и не был знаком ни с одним своим двойником, за исключением того Уэллса, с которым он разговаривал на набережной Саутси, когда тот был юношей, — у них было что-то вроде общего сознания, многообразного и безотчетного, почти интуитивного, заставлявшего испытывать страх или горевать по поводу событий, увиденных глазами других. Сколько его близнецов присутствовало при гибели человечества? — испуганно подумал он. Он знал по меньшей мере одного из тех, кто должен бы был увидеть это, если бы не улизнул из своей реальности: это был он сам. Хотя он всей душой надеялся, что искупил вину и компенсировал свою нерасторопность тем, что подарил тому, другому, времени, в котором он уничтожил Посланника, возможность жить в мире, однако… В скольких мирах нерасторопность или бездействие писателя Герберта Джорджа Уэллса стали причиной гибели человечества? И удавалось ли ему во всех этих случаях спасать в качестве компенсации другие миры? В его ли пользу конечный итог? Кроме того, Клейтон ведь говорил ему, что встречал других путешественников во времени. А значит, должны существовать многие другие люди, так же зараженные этой странной болезнью, безвестные путешественники, скрывающиеся среди ветвей раскидистого вселенского древа. Как знать, быть может, в данный момент они перемещаются из одного мира в другой с гораздо более дурными и порочными намерениями, чем были у него? Уэллс медленно покачал головой, ощутив сквозь пелену страха такое знакомое и долгожданное покалывание в кончиках пальцев: это заявлял о себе материал для хорошего романа. Да, для одного из лучших романов. Но ведь он уже не писатель, с грустью подумал Уэллс и медленно зашагал к экипажам. У него уже не оставалось ни сил, ни отпущенного ему времени на то, чтобы написать новый роман, спасти или разрушить другой мир, или многие миры, или даже целое вселенское древо. В отличие от человечества, он скоро исчезнет, и его двойники, быть может, как-то ощутят его уход.

Все возможно в бесконечной Вселенной, заключил он, в последний раз окидывая издалека взглядом воздушный шар и окружившую его веселую толпу. Различив в ней влюбленных, Уэллс снова улыбнулся. Хорошо бы любовь Мюррея и Эммы была единственным, что сохраняется неизменным в меняющейся картине Вселенной. Хорошо бы, если бы ее нельзя было уничтожить ни в одной из возможных бесконечных реальностей. Хорошо бы, если бы им не оставалось ничего иного, кроме как влюбляться друг в друга в каждой вселенной, в каждой реальности, в каждом из миров, где встретятся их взгляды.

Кольядо-Вильяльба

май 2010 — июль 2011