Одинокий пишущий человек - Дина Рубина

А вот на днях: встретила группу этих истовых, в платочках… погрузила в автобус, едем… Беру микрофон, начинаю, как обычно, – мол, я ваш гид, зовут меня так-то и так-то, надеюсь, подружимся. Эти три дня мы посвятим евангельским событиям и дорогам, которыми ходил Спаситель по Святой земле…

Вдруг зычный окрик с задних сидений: «Скажите, а для экскурсий по дорогам Спасителя можно было найти экскурсовода другой нации?» Я ему доброжелательно так:

«Можно. А вам Спасителя другой нации не найти?»

Наши экскурсоводы – ребята бывалые, острые на язык. В советском прошлом все – историки, да кандидаты искусствоведения, да сотрудники всяческих эрмитажей. А я, конечно, Лене сочувствую, возмущение её понимаю и разделяю, но перлы неукоснительно записываю, ибо с писательской точки зрения все эти реплики – чистое счастье!

Что говорить, беседа с одесским таксистом – удовольствие особенное. Не часто мне приходится бывать в этом невероятном городе, но каждый раз покидаю его с заполненным блокнотом. Само собой, все сценки, летучие городские сюжеты и прочее увиденное-услышанное в Одессе уже нашло своё место на страницах моих книг, но кое-что я приберегаю для выступлений, потому что люблю, грешным делом, показывать, копируя речь и жесты.

С одним из одесских таксистов я добиралась из аэропорта в отель. Был он мрачен и молчалив, я ещё подумала – надо же, какой не одесский типаж. Может, он из осторожности помалкивал: в Сохнуте, откуда его прислали меня встретить, его могли и предупредить – везёшь, мол, скандального писателя, она такой кирпич про нас накатала! Чуть не пристрелили её. Так что крепись, друг, пасть поменьше разевай.

Я, конечно, всё равно выудила из него небольшой разговор: бывший боцман, зовут Николай, вот, за баранку сел – а куда ещё сунуться человеку в это сраное время? Море-то, вон, высохло. Обезлюдело…

Море вообще-то блистало где-то там, облепленное, как всегда, отдыхающими. Но я обычно никогда не перебиваю ни восторга, ни критики, ни огорчения. Не поправляю, не взываю к моральным высотам. Просто внимательно слушаю и запоминаю, иногда подбрасывая наводящие вопросы. Я порой даже физически чувствую, как несёт меня по течению чистой реки впечатлений.

Подъехали мы к гостинице, ступила я на мощёную мостовую перед роскошным особняком, смотрю, табличка на углу – «Ланжероновская улица».

«Боже ж ты мой! – завопила я. – Это ж легендарная Ланжероновская!»

Николай достал мой чемодан, крепко установил на колёса.

«Шоб она не стала ещё более лехендарной, – заметил невозмутимо, – сойдите с проезжей части…»

Второй таксист был полной противоположностью первому. «Одесскую баранку сорок лет грызу», – сообщил доверительно.

Но сначала всё было очень драматично: мою натруженную писательскую спину буквально в первый же день разбил очередной приступ под названием «вступило». Вообще-то я эту подлую болячку именую параличом – по степени ужаса неподвижности. Тут главное мерило трагедии – какое? Доползаешь ли самостоятельно до туалета.

В тот раз я тихо ползала, закованная в ортопедический корсет. Между тем вечером надо было вскарабкаться на сцену, а завтра утром – улетать. Знакомые посоветовали знаменитого ортопеда Сосновского, который «глянет раз, и вы побежали!».

Такси любезно вызвал дежурный в лобби отеля. Я выползла подраненным крабом на тихое солнце знаменитой Ланжероновской.

«Куда едем? – лихо подкатил таксист. – Та садись, болезна, в три приёма сгинайся, тихосенько… Так куда едем? Со спиной едем? К доктору Сосновскому едем? Угадал? Вы правильно едете, мадам. Сами-то из Одессы? Не-е-ет?! То-то, я смотру, с утра походочка хилая. Та вы ж ничего за Одессу не знаете? Я вам по ходу крейсера всё расскажу. Бесплатно! Не как тот орлопан, шо людей по жаре таскает. Вы у меня поимеете подлинную историю Одессы… Вот направо, если шея позволяет, узрите памятник. Это граф Воронцов. Запомните его – это человек, который построил Одессу. Имел широкий размах, благородство и авторитет у простого народу. Одесса процветала… Но тут прислали ему этого придурка Пушкина. Вы не представляете, шо это был за негодяй! Наплодил полну Одессу чернявых мальцов, к жене самого Воронцова яйца катил… Шо тому прикажете делать? Пишет депешу самому царю: «Так, мол, и так, ваше величество, батюшка-царь, за выслугу моих верных лет и так далее, забери ты, Христа ради, этого придурка!..»

Всё же народ у нас пытливый и ищущий, подумала я, склонный к историческим открытиям и новым версиям. Вот мои друзья недавно побывали на Филиппинах. Там тоже таксисты ужасно разговорчивые. Один попался въедливый такой: услышал, как пассажиры между собой говорят по-русски, и поинтересовался – из какой, мол, страны? «Россия? – переспросил. И плечами пожал: – Не знаю. А где это? Наполеон оттуда?»

Скосив на меня взгляд – проверить впечатление, – мой таксист сказал:

«Шо вы думаете? Царь вошёл в положение, отозвал негритёнка, шоб там себе безобразничал. Ну его долго терпеть не стали и весьма скоро пришили, не? Пра-ально излагаю?»

«В целом, да…» – отозвалась я. И – писатель на боевом вылете – с трудом достав из кармана блокнот и скособочившись, записала эту дивную народную трактовку одной из самых поэтичных страниц пушкинской биографии.

Иногда получаю от них комплименты своему русскому языку. Это всегда приятно.

Прилетаю, помнится, в Москву на презентацию очередной своей книги. Накануне мы с мужем вернулись из Венеции, прямо из сердцевины карнавального вихря. Я переполнена восторгом и впечатлениями, уже понимаю, что напишу новеллу об этом путешествии, мысленно проговариваю целые страницы ещё не записанного текста…

В Шереметьево меня встречает присланный издательством таксист – мрачный мужчина с кустистыми седыми бровями и глубокими складками вокруг плотно сомкнутого рта. Держит табличку с моим именем. Я бросаюсь к нему (всегда по-детски радуюсь, что присмотрена!):

«Здравствуйте! Это я, я!»

«Идёмте», – буркает он и, не глядя на меня и мой чемоданище, направляется к выходу, раздвигая толпу руками и плечами. Садимся, едем… вернее, тащимся: время послеобеденное, пробочное… И я принимаюсь рассказывать ему о Венецианском карнавале. Вернее, я просто начинаю говорить, ибо молчать у меня не получается. Мне в тот момент абсолютно всё равно – перед кем разворачивать свои сокровища, я могла бы и своему чемодану рассказывать.

Это такой период в нашем деле – когда ты не только знаешь, о чём будешь писать, но уже нащупала ритм, интонацию и даже прокручиваешь какие-то куски готового текста – замечательный период, плодоносный, магнетический: в эти дни к замыслу, сюжету, героям произведения приплывают, налетают и налипают неожиданные истории и годные для развития действия реплики и сценки…

И все два часа, пока едем, я, не умолкая, расписываю этому бурчливому бульдогу ослепительные картины венецианского карнавала: как на площади Сан-Марко из фонтана бьют струи розового вина провинции Венетто, как дамы подставляют под них свои туфельки… Как царственно шагают венецианские дожи и на их шляпах колышутся пурпурные, золотые, чёрные и малиновые султаны. Как сверкают плащи, как золотится шлем собора Святого Марка… И далее, и прочее, и всяко-такое-блескучее, певучее… Писатель работает, обкатывает текст.