Лев Троцкий. Большевик. 1917–1923 - Георгий Чернявский

Записка свидетельствовала не только о желании Ленина сохранить добрые личные и деловые отношения с Троцким (было совершенно очевидно, что этот листок будет Склянским передан Троцкому, на что Ленин и рассчитывал [842]). Упоминание Ленина о переброске двух дивизий и «юге» было некой уступкой Троцкому по существу. Удивительно, но, став командующим и заняв должность Вацетиса, С.С. Каменев тоже согласился уделять Южному фронту большее внимание. Становилось очевидно, что весь спор о фронтах был затеян С.С. Каменевым исключительно для того, чтобы скинуть Вацетиса, изменить состав РВС и самому стать главнокомандующим.

Но теперь, ощутив поддержку Ленина пусть на уровне одной лишь записки, инициативу перехватил Троцкий. Совместное заседание Политбюро и Оргбюро ЦК единогласно отклонило отставку Троцкого. Более того, содержание и стиль этого документа можно считать прямо заискивающими в отношении наркомвоенмора: «Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК сделают все от них зависящее, чтобы сделать наиболее удобной для тов. Троцкого и наиболее плодотворной для Республики ту работу на Южном фронте, самом трудном, самом опасном и самом важном в настоящее время, которую избрал сам тов. Троцкий. В своих званиях Наркомвоена и Предреввоенсовета тов. Троцкий вполне может действовать и как член Реввоенсовета Южфронта… Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК предоставляют тов. Троцкому полную возможность всеми средствами добиваться того, что он считает исправлением линии в военном вопросе и, если он пожелает, постарается ускорить съезд партии. Твердо уверенные, что отставка тов. Троцкого в настоящий момент абсолютно невозможна и была бы величайшим вредом для Республики, Орг[анизационное] и Поли[тическое] Бюро ЦК настоятельно предлагают тов. Троцкому не возбуждать более этого вопроса и исполнять далее свои функции, максимально, в случае его желания, сокращая их ввиду сосредоточения своей работы на Южфронте» [843].

Забрав отставку, Троцкий немедленно отбыл на Южный фронт. Уже 11 июля он провел в своей ставке в Воронеже совещание политработников 8-й армии, на котором устроил показательное демократическое голосование по вопросу о том, должна ли оставаться в силе нынешняя политика военного ведомства, или же ее следует подвергнуть изменениям. Так как собравшиеся очень хорошо знали точку зрения Троцкого и понимали, какой исход голосования нужен их начальнику, за сохранение курса проголосовал 41 участник совещания, против — 2. Окрыленный успехом, Троцкий повторил свой «демократический» ход на совещании в 13-й армии, и 14 июля прямо из поезда, двигавшегося в направлении Курска, проинформировал Склянского, что в 13-й армии из 60 участников совещания за его курс проголосовало 59 человек, воздержался — 1 [844].

Правда, в эти дни у Троцкого случилась мелкая неприятность. 8 июля, находясь в городе Козлове, он получил шифровку о том, что некий офицер, «изобличенный в предательстве» и организации заговора против советской власти, дал показания против… только что смещенного бывшего главкома Вацетиса, как посвященного в планы о мятеже. Сегодня, зная о том, с какой легкостью ЧК и политработники объявляли людей заговорщиками, можно с уверенностью сказать, что никакого заговора Вацетис в 1919 г. не планировал и планировать не мог. Но болезненная паранойя становилась уже постоянным фактором большевистского режима. Вацетиса арестовали. Самой большой неожиданностью были подписи под полученной Троцким шифротелеграммой: Дзержинский, Крестинский, Ленин, Склянский (именно в таком порядке шли имена подписавшихся) [845]. Вместо обещанного почетного назначения с хорошим окладом Вацетис получил арест.

Троцкий полагал, что за спиной Дзержинского, распорядившегося об аресте Вацетиса, стоял Сталин, который только ждал случая, чтобы таким образом нанести удар по Троцкому. Сталин, видимо, не понимал еще, что Троцкий, подобно ему самому, да и подавляющему большинству коммунистических руководителей, исходил из принципа «политической целесообразности» и личной комфортности и легко отказывался от связей с теми людьми, с которыми был ранее близок, но которые по тем или иным причинам переставали быть ему необходимыми. Именно так произошло с Вацетисом. Троцкий просто вычеркнул Вацетиса из списка своих сотрудников и забыл о его существовании. Много позже бывший наркомвоенмор описывал этот случай с подчеркнутым безразличием к судьбе к тому времени расстрелянного Вацетиса: «Весьма вероятно, что, недовольный смещением с поста главнокомандующего, он вел беседы с близкими к нему офицерами. Я никогда не проверял этого эпизода. Вполне допускаю, однако, что в аресте Вацетиса играл роль Сталин, который таким образом мстил ему за некоторые старые обиды» [846]. В общем, Троцкий «никогда не проверял этого эпизода»…

В конце весны и летом 1919 г. личные столкновения Троцкого и Сталина отошли на задний план и в ходе фронтовых операций не проявлялись (хотя впоследствии и на эту тему в советских верхах было выдумано много историй). Суть позиции Троцкого, как он ее отстаивал на заседаниях руководящих партийных органов, а также в переписке с ЦК, была в том, что силы противника на юге состояли из двух совершенно разнородных частей: казачьих соединений (Донская и Кубанская армии) и Добровольческой армии, ставивших перед собой принципиально разные задачи. В то время как Добровольческая армия Деникина и образованное при ней правительство стремились организовать наступление на Москву, чтобы захватить столицу и свергнуть большевиков, казачество «хотело отстоять свои границы от натиска рабочих и крестьян» [847].

Разумеется, в это суждение надо внести поправку: казаки защищались не от рабочих и крестьян, а от советской власти, большевистского и чекистского произвола. Но так или иначе, если отрешиться от социально-политических определений и штампов, Троцкий был прав. Повести казачьи части на Москву, далеко от родных станиц, Деникин был не в состоянии. Именно поэтому нарком возражал против плана нанесения удара по тылам деникинской армии, в первую очередь по казачьим подразделениям. Троцкий требовал сосредоточить главные силы против Добровольческой армии, не нанося бокового удара в направлении на Кубань, как того требовал С.С. Каменев, а наступая на Харьков и Донбасс. «Вопрос о казачестве оставался бы самостоятельной задачей, не столько военной, сколько политической» [848].