Орден костяного человечка - Андрей Буровский

На самом деле русский Анны сильно отдавал акцентом — или французским, или каким-то иным из латинских.

— Я бывала в лагерях для русской молодежи, их организуют специально. В нашем лагере было правило — никогда не говорить по-французски! Скоро все привыкали говорить только на русском языке, и продолжался лагерь три недели, поэтому мы и умеем.

И про эти лагеря Володя слышал. В этих лагерях дети, а чаще внуки эмигрантов «культивировали свою русскость». Василий в разговор не входил, только затаенно улыбался, делая всем кофе, а разговор с Анной тек легко, Володе было и впрямь интересно. Полурусская девочка из Бельгии, третье поколение эмиграции; красивая девочка, изучавшая археологию в Сорбонне, попала в экспедицию к Василию… Вот, собственно, и вся история… или, вернее, предыстория.

Что Анна умна, образована и очень увлечена Васей — тут не могло быть никаких сомнений. Василий был для нее романтическим героем, девочка откровенно находилась в состоянии острой влюбленности; и все, что видел Володя в этой палатке, так не походило на его собственный дом, что мужик невольно впадал в самую чернейшую хандру.

«Неужели это и вся штука, — думал невольно Володя, — жениться на девочке на несколько лет тебя моложе… И все?! И она будет так же реагировать на тебя, как Анна на Василия? Неужели в этом все и дело?!»

Анна входила во вкус клановой жизни, страшно интересовалась судьбой и образом жизни Володи, активно знакомилась с родственником; энтузиазм этой великолепной молодости заставлял чувствовать себя старым и охладевшим ко всему. «Кроме Люды и кроме Ли Мэй» — ехидно подсказал кто-то внутри. Да, и еще он любит сыновей, и еще хочет успеть написать несколько книг, пока он еще в этом мире… Всего только! Но ведь и правда на душе нехорошо; нет чего-то по-настоящему важного. Последние годы он ходит по кругу, без толку расчесывая неврозы.

Вечерело. Сегодня должна быть еще одна встреча.

— Можно к вам?

— Конечно!

Чем еще хороша палатка — к ней трудно подкрасться незаметно. Вваливаются с шумом, с топотом, пошел разговор о науке, об археологии, о смысле занятия вообще всяким умственным делом. Разливается кофе, трудно говорить с Витей, с Леной и следить за ходом беседы Вити с Андреем; трудно, но как интересно. Странно, что Лена не хочет верить в умение Вити Гоможакова быть шаманом.

— Шаманы такие не бывают…

— А какие бывают?

— Ну… должно же быть в них что-то такое… не от мира сего. А у Гоможакова нет.

— Тогда покажи, у кого есть.

— А тут живет еще один такой… Я не знаю, как его зовут, но на хакаса почти не похож и на голове перья…

— Растут перья на голове?!

— Тьфу! Вовсе не растут, а просто такой головной убор… Как у индейцев.

Андрей захохотал:

— Это привидение индейцев с Маракуни!

Невольно засмеялись и все тоже: про индейцев с Маракуни слышала вся экспедиция.

— Можно к вам?

Заглянул Витя Гоможаков. Такой славный, приятный парень, а надо же, какая луковая, всегда скучная физиономия.

— Витя… Мне хотелось бы извиниться. Прости, все время тебя обижаю… Я неправ.

— Да ладно…

Витя смущенно улыбается.

— Может, это Витя и был? — вмешивается Андрей. — Витя, ты с перьями на голове не камлаешь?

— Я не камлаю, а кто ходит, знаю…

— Расскажи!

— Не расскажу — все равно не поверите.

— Поверим! Тебе поверим!

— Нет, не поверите. Вот если я скажу, что мой предок похоронен примерно здесь… На этом самом диване… Поверите?

— Ну-у…

Парни чесали в затылках; Лена вежливо улыбалась, но не Вите, а скорее чайнику или сковородке.

— То-то и оно… А у меня предок здесь жил и тут похоронен. Думаете, тут почему мое место? Да потому что здесь он лежит — Догон, сын Чуя…

— Кто?!

— Какая разница, кто? Мой предок. Когда я искал свое место, где камлать, сразу почувствовал — здесь мне сильно помогают, здесь надо. Потом уже узнал, что предок мой тут похоронен.

— А камлать надо именно в определенном месте?

— Лучше в определенном… В своем месте, которое сам нашел.

— А мы тебе, Витя, мешаем…

— Теперь уже не очень и мешаете, а когда сразу приехал, посмотрел… Я же стесняюсь камлать при посторонних.

Витя затаенно улыбается, греет руки, держа в них кружку с чаем.

— А раньше тебе мешали люди из этой деревни…

Андрей машет руками в сторону деревни и заканчивает:

— Тоже небось ходят, суются, куда не надо.

— Не суются… — тихо сказал Виктор. — В деревне русские меня боятся…

Какое-то время молчали — очень уж необычные вещи говорил Витя, и очень уж он просто говорил.

— Витя, так ты говоришь, нам тут кто-то сильно мешает?

— Вы же сами видите, мешает. Но я вам не могу сказать, кто это. Не поверите. А он с вами разговаривать хочет.

— Кто? Тот, кто мешает?

— Ну да… Он пообщаться с вами хочет и не может — потому что вы в него совсем не верите. А я верю, он со мной и говорит.

— Это твой предок, да, Витя? — Володя старался произнести это как только получалось мягко.

— Мешает не этот… Предок Догон мне помогает.

Так же стеснительно улыбаясь, Витя допивал свой чай.

— Спасибо за чай, Володя, и не волнуйтесь так. Я думаю, вы скоро в него все равно поверите и тогда сможете поговорить.

Витя тихо выскользнул из палатки, неслышно пошел через росистую, высокую траву. После Вити разговор как-то не клеился, народ начал постепенно расходиться.

Кружилась от портвейна голова, было хорошо и грустно. Потому что поговорил с ребятами. Потому что приходил Витя Гоможаков и все-таки Володя, наконец-то, перед ним извинился. Потому что так пахнет влагой и травой. Потому что ночь почти безлунная. Просто потому, что живется хорошо и сильно; живется там и так, как хочется.

И потому особенно трудно не думать, что спустя короткое время может кончиться вообще все… Не только сама экспедиция. Ведь что самое интересное — в любом случае, при любом повороте событий Володя не повернул бы назад. «Не убоюся зла, пройдя долиною смертной тени» — всплыли в памяти слова старинного мудрого псалма.

Позже, даже спустя много дней, Володя мог бы совершенно точно сказать, когда все археологи ушли из его палатки, — это произошло в половине десятого вечера. Он помнил это очень хорошо, потому что постоянно посматривать на часы и отмечать, что и когда произошло, давно стало Володиной привычкой. Конечно же, Володя посмотрел на часы, когда народ вышел: было половина десятого. Но нет никакого сомнения — Володя забыл бы точное время ухода друзей, забыл бы назавтра же, не будь у него особой причины запомнить его. В том-то и дело, что особая причина появилась через несколько минут после ухода последних — Андрея и Вити с Леной. Эта особая причина состояла в том, что к нему в палатку тихо скользнула Ли Мэй.