Орден костяного человечка - Андрей Буровский

Ночь на 1 июля 1995

То есть она не сразу скользнула… И уж, конечно, не сделала ничего, чтобы стать незаметной, просочиться к нему так, чтобы никто не узнал. Нет, конечно! Ли Мэй, Машенька для Епифанова, подошла к палатке в сгущающейся темноте, шла через лагерь, и не видел ее только ленивый. Вот она стоит в дверях палатки, ясно рисуется своей чудной фигуркой на фоне закатного неба.

— Я надеюсь, к вам можно войти?

— Конечно, Машенька.

— Вы обещали мне рассказать, как надо сделать весну более теплой. Выполните обещание?

— Ли Мэй… Вы сможете сидеть вот на таком ящике и пить из такой кружки?

— У меня в палатке точно такой же… Это у вас стол для еды или для работы?

— Это стол для всего. Сейчас у меня были люди, и я снял с него книги и находки. А будет надо, уберу как раз кружки и тарелки… Хотите соленой рыбы? Хотите кофе?

— Дайте… И расскажите про весну.

— А что весна? Ну, холодная она… И сама весна очень долго не наступает, в феврале и даже марте — самая настоящая зима, верно ведь?

Ли Мэй кивнула.

— Ну, и есть по крайней мере два способа сделать зиму и весну теплее. Первый — это одеваться. В шубе весной бывает даже жарко, и уж наверняка вы не замерзнете.

Ли Мэй смеялась хорошо, открыто.

— И второй способ… Надо пить вино, и от него становится теплее. Хотите вина, Ли Мэй?

— Хм… Ну, давайте попробуем… немного.

Как ни отрекался Володя от портвейна, как ни хотел с сегодняшнего дня пить поменьше, а случай, кажется, был не тот. И случай не тот, и это появление Ли Мэй… Что бы ни стояло за ее визитом, Володя уже инстинктивно встал в позицию охотника. А как же охотиться без выпивки?

— Хм… И эту жидкость вы пьете каждый день с утра?

— Это преувеличение. Последние дни я пью эту жидкость по вечерам, и знаете что? От портвейна закат становится совершенно чудесным, а река говорит все интереснее и все громче. Попробуйте — и убедитесь!

— Довольно вкусно…

— Машенька, на вашем лице написано что-то вроде: «Надо же, какая это мерзость!». И ваше лицо входит в противоречие с вашими же собственными словами.

— Входит… Лицо входит… Куда оно входит?

Возникло долгое обсуждение, что именно и куда входит, было долгое разъяснение тонкостей русского языка и были аналогии из китайского, мгновенно забытые Володей. Стала необходима вторая порция портвейна, для разнообразия смешанная с кофе, и эту порцию Ли Мэй пила все же более благосклонно.

— Володя… Я сегодня была в Усть-Буранном, ездила за продуктами с Фомичем. Представляете, в магазине слышу за спиной: мол, посмотри, какая славненькая хакасочка!

Володя захохотал так, что испугался — сбежится весь лагерь; с его точки зрения, спутать хакаску с китаянкой было примерно то же самое, что и итальянку с норвежкой.

— Не вздумайте обижаться, Ли Мэй! Они ничего плохого не имеют в виду; когда я ехал на поезде «Москва-Пекин», русские ухитрялись путать китайцев и монголов. Вот это и правда «представляете?!». А один мой знакомый как-то получил по морде — выпил лишнего, и стал доказывать хакасам, что они те же монголы.

— Но хакасы же не любят монголов… Они считают, что монголы им подрубили все развитие цивилизации.

— В какой-то степени так и есть, Ли Мэй. После разгрома монголами Кыргызского каганата тут исчезли и города с каменными зданиями, и яблоневые сады, и письменность. Все это было, цивилизация уже начиналась, — а после монгольского нашествия исчезло.

— В Китае монголы тоже вели себя ужасно… Думаете, мы этого не помним?!

— Они и на Руси вели себя совершенно ужасно, но ведь Русь и Китай все же поднялись после них, а Хакасия так и погибла.

— Потому что Русь и Китай очень большие, да?

— Я думаю, что да, поэтому. А Хакасия-то маленькая, и к тому же очень уж близко от центра Монгольской империи. Вот и раздавили ее так, что уже и не поднялась.

— Ну вот, а они путают…

Володя глотал свекольно-красную, вонючую жидкость иначе; давно, уже с месяц, у него при выпивках не возникало совершенно никакого ощущения, что по горлу течет что-то жгучее. При первых же прикосновениях алкоголя горло онемело, и Володя хорошо знал по опыту — не то что портвейн, и спирт в неразбавленном виде протечет по нему без малейших неприятных последствий. Но зато и разбирало сразу; как только первые капли алкоголя оказывались в желудке, мгновенно наступала некая смещенность сознания, когда и правда речка журчала интереснее, закат становился закатнее, а сосна — древеснее, таежнее и больше похожа на сосну.

Но поступить так, как он поступил, Володе подсказала не только эта смещенность сознания. Девушка и правда сильно нравилась… сильнее, чем другие девушки, — так сказать будет честнее всего. Да еще и росло мужское ретивое. «Ты выгонишь меня, Епифанов?! Ну и выгоняй, и пожалуйста, плевать, а я буду трогать каким хочу пальцем кого только сочту нужным трогать! Вот тебе!»

Весь этот детский сад взрослого, сексуально озабоченного человека не говорился словами, а переживался в эмоциях, и, не успев допить второй стакан портвейна, Володя уже чувствовал, что Епифанов его страшно оскорбил, и что соблазнить Ли Мэй нужно уже назло ему. Хорошо хоть, что Володя понимал алкогольную первопричину своих обид.

Но именно после второй кружки портвейна Володя подошел к Ли Мэй, обнял ее за плечи, и когда девушка подняла голову, поцеловал ее в губы. Если ему и почудилось некое удивление на лице Ли Мэй, оно было очень коротким. А потом Ли Мэй очень деловито поставила кружку на неструганную столешницу, обвила рукой нетрезвую Володину голову и ответила ему: спокойно и красиво. Слишком спокойно и красиво для такой молоденькой девчушки.

Язык Ли Мэй не только встретился с Володиным языком, он быстро и уверенно обследовал все, до чего успел дотянуться (то есть весь рот и все нёбо), а потом лихо изучил Володин глаз, включая его самый уголок, висок, щеку и внутренние части уха. Володя смутился, потому что щека была небритая, а ушей он не мыл по крайней мере дней пять, с самого банного дня.

Стоя в той же страшно неудобной позе, Володя коснулся влажными губами обоих глаз, потом лба у корней волос. Ли Мэй смотрела снизу вверх, откровенно довольная, мягкая. Володя сел рядом с ней на ящик, крепче обнял, поцеловал в шею, в вырез голубой, свежей, только что надетой рубашки. Говорят, от китайцев должен исходить какой-то особенный запах? Впрочем, про специфический запах евреев ему тоже рассказывали, и не раз (Ему-то! Ему, проспавшему с Мариной в одной постели почти десять лет!). И от китайцев в поезде, хоть убейте, он никакого запаха не слышал.

От Ли Мэй пахло ровно так, как и должно пахнуть от молодой, здоровой девушки, весь день работавшей на солнце. И притом от девушки, не пожалевшей времени вымыть ноги… и не только ноги, после рабочего дня. Легкий запах одеколона — ненавязчивый, легкий, как фон удивительно приятно подчеркивал этот милый запах здорового женского пота. Американцы травят эти запахи, как только могут, целая промышленность работает у них на это… Ну и дураки они, американцы!