Помни меня - Лесли Пирс

Мэри не была ханжой. Она знала, что алкоголь — мощное средство для облегчения несчастий и страхов. Но как бы безнадежно Мэри себя ни чувствовала, она знала, что никогда не продаст себя за стакан джина и не позволит себе совершить сексуальный акт на глазах у всех, как поступали многие женщины в Ньюгейте, причем их дети смотрели на это.

В течение дня Мэри несколько раз опускала глаза при виде мужчин и женщин, которые спаривались, как животные. Они были настолько пьяны, что находились в полубессознательном состоянии, и оказалось, что некоторые из них вообще предпочитают детей. Пожилая женщина, которая подошла к Мэри и какое-то время сидела рядом с ней, рассказала, что некоторые мужчины подкупают надзирателей, чтобы те постоянно приводили к ним детей из общих камер. При этом она гоготала, и Мэри, вероятно, не поверила бы ей, но потом сама увидела, как упитанный мужчина ласкает оборванную маленькую девочку, которой было не больше шести.

У Мэри сжималось сердце при виде такого большого количества молодых девушек во дворе. Они напомнили ей, какой была она сама в этом возрасте: тот же свежий цвет лица, та же пикантная смесь невинности и смелости. Они были слишком заняты флиртом с мужчинами более-менее приличного вида, чтобы разговаривать с ней. Наверное, они думали, что эти элегантно одетые пижоны заберут их с собой, когда с помощью взяток выберутся из Ньюгейта.

Мэри знала лучше, что их ждет. Эти девочки после двух или трех недель пребывания здесь потеряют свою невинность, а на транспортных кораблях совсем падут духом. Несколько лет в Сиднее — и они будут выглядеть так же, как она: мешок костей без надежды и без будущего.

Они уже провели в Ньюгейте больше недели, когда в камеру зашел Спинкс и сказал Мэри, что ее хочет видеть один джентльмен.

Мэри заключила со Спинксом осторожную дружбу. Он на самом деле ей не нравился, так как был слишком хитрым и всегда ждал случая, чтобы нажиться на несчастьях заключенных. И все-таки, когда он узнал, что ее дети умерли, он проникся к ней искренним сочувствием. Он часто заходил в камеру, когда Мэри была одна, иногда приносил ей кружку чая или половинку какого-нибудь фрукта и не брал за это денег, просто хотел немного поболтать. Возможно, он был таким же одиноким, как и она.

Спинкс часто заставал ее одну, потому что, выйдя во двор во второй раз, Мэри стала свидетелем сцены, во время которой одного из заключенных пырнули ножом. После этого она решила, что в мрачной камере ей будет лучше. В тот день она тоже была одна, потому что все мужчины спустились во двор.

— Кто этот джентльмен? — спросила Мэри. Спинкс называл джентльменами всех людей, у которых имелись деньги.

— Его фамилия Босвелл, — ответил он с самодовольной ухмылкой. — Он сказал, что он адвокат.

— Так он не из Ньюгейта?

— Ну у нас здесь адвокаты не очень приживаются, — возразил Спинкс и рассмеялся своей маленькой шутке. — Ну так что, хочешь его увидеть или нет? Мне-то все равно.

Мэри вздохнула. У нее не было настроения ни с кем разговаривать, но кто-то, живущий за стенами этой тюрьмы, мог бы вывести ее из состояния меланхолии.

— Веди его сюда, — сказала она устало.

— Ну вот и умница, — произнес Спинкс с теплом в голосе. — Пока я буду за ним ходить, может, причешешь свои роскошные волосы? Смотри, я тебе тут ленточку для волос принес.

Он вытащил из кармана красную сатиновую ленту, сунул ей в руку и тут же ушел. У Мэри ком застрял в горле, когда она прошлась по ленточке пальцами, вспоминая отца. Он всегда привозил ей и Долли по ленте, когда возвращался с моря. Мэри тогда была настоящим сорванцом и никогда по-настоящему не ценила этого. Но этой ленточке она очень обрадовалась: Мэри нужно было что-то яркое и женственное, чтобы взбодриться.

— Добрый день, миссис Брайант!

Мэри резко обернулась на звук мелодичного голоса. Она была настолько поглощена завязыванием ленты на затылке, что не слышала, как посетитель поднялся по лестнице.

На этот раз Спинкс оказался прав: это был настоящий джентльмен — очень полный, с красным лицом, среднего роста, в красивой одежде (темно-зеленой треуголке, отделанной золотым шнуром, и пиджаке из тонкой парчи). Ему было около пятидесяти. Поднимаясь по лестнице, он запыхался и еле дышал.

— Меня здесь больше знают как Мэри Броуд, — сказала она резко, глянув на его безукоризненно белые чулки и туфли с вычурными пряжками. — Почему вы хотели увидеть меня?

— Я хочу помочь вам, дорогая, — ответил он и протянул ей руку. — Моя фамилия Босвелл, Джеймс Босвелл. Я адвокат, хотя больше известен как автор книги о докторе Сэмюэле Джонсоне, моем дорогом покойном друге.

Мэри узнала в его речи шотландский акцент, потому что в Порт-Джексоне было несколько офицеров, которые разговаривали так же. Но его упоминание о книге и о скончавшемся друге ничего ей не сказало. Ее больше впечатлила его золотая цепочка от часов и экстравагантный шелковый жилет. Мэри подумала, что даже король не оделся бы так шикарно.

Мэри пожала его руку и удивилась, почувствовав, какая она мягкая — наощупь она напоминала тесто.

— Мне уже ничего не поможет, — сказала она. — Но с вашей стороны очень любезно предлагать мне помощь, когда я не могу предложить вам даже стула.

Босвелл улыбнулся, и Мэри заметила, что его глаза огромные, как плошки, темные и блестящие. Поскольку на нем был парик, она не видела, какого цвета его волосы, но по его кустистым бровям догадалась, что они когда-то были такими же черными.

— Я не верю, что ваше положение безнадежно, — возразил Босвелл твердо. — Я хочу защищать вас. Поэтому я предлагаю вам рассказать мне свою историю. Все, что мне известно, — это необычайный рассказ, который я прочитал в «Кроникл».

Джеймс Босвелл шагал из Ньюгейта весь взъерошенный, потому что Мэри не упала к его ногам и не увидела в нем своего спасителя. Ему ни разу не пришло в голову, что она может не принять его предложение о помощи.

— Будь ты проклята, — пробормотал он. — Может, ты и героиня, но мозгов у тебя явно не хватает.

Один его близкий друг много лет назад заявил, что Боззи имеет пагубное пристрастие к проигрышным делам. В тот момент он намекал на его страсть к проституткам, но было общеизвестно, что Босвелл испытывал крайнюю симпатию к любому, если считал, что с ним несправедливо обошлись. Он часто защищал бедных, не беря с них денег, и брался за такие дела, от которых отказывались другие.

По правде говоря, его ничто так не волновало, как дела, которые все считали проигрышными, и женщины, которые были одержимы самоуничтожением. В случае с Мэри присутствовало и то, и другое.

Но все его достойные друзья, подшучивавшие над ним, не оценили в Босвелле то, что он находил в себе много общего со своими клиентами. Он понимал, что значит, когда тебя вынуждают заниматься нелюбимым делом: его часто недопонимали, он делал ошибки в своих суждениях и был беспечен.