Питомник - Полина Дашкова

— Ну, в общем, дороговато, конечно, почти две тысячизелеными… — задумчиво протянула Света.

— Это все-таки «Шанель», сами понимаете, — началаоправдываться продавщица и схватилась за калькулятор, — тысяча восемьсотпятьдесят по сегодняшнему курсу. Если решитесь, я свяжусь с менеджером, мыможем сделать скидку десять процентов.

— До полутора скинете? — деловито поинтересовалась Света.

— Попробую, — продавщица улыбнулась и набрала мобильныйномер менеджера. Тот разрешил продать платье от «Шанель» за полторы тысячи.

— Мне так редко что-то нравится, и потом, это ведьпрактически на двоих… — крикнула Ирина из примерочной.

— Где у вас здесь обменка? — спросила Света, когда сестравышла из-за штор.

Продавщица вздохнула с облегчением. Если действительноудастся продать это дорогущее платье, можно считать, день прошел не напрасно.Размер крошечный, только на таких вот юных худышек налезет, модель, мягкоговоря, экстравагантная. Сама она ни за что не решилась бы показаться на людяхв таком платье, даже если бы оно досталось ей даром. Продавщица боялась, чтодевочки передумают и исчезнут, готова была принять у них и доллары, но вторговый зал вошла неприятная дама средних лет, за ней вернулся охранник.Парень был новенький, чужой, и рисковать не стоило. Каждое утро менеджерповторял, что доллары нельзя принимать ни в коем случае. Только рубли. Повторилэто и сейчас, по телефону.

— Обменный пункт на первом этаже. Жду вас, девочки.

Они улыбнулись и выпорхнули из бутика. Продавщица забралаворох вещей из примерочной, но развесить не успела. Новая посетительницанастойчиво требовала внимания. Продавщица занялась дамой, подобрала для неенесколько легких пиджаков и блузок. Та скрылась в примерочной, но тут же вышлаопять.

— Посмотрите, здесь кто-то сумочку оставил. — В руке у неебыла небольшая ярко-красная сумочка из лаковой клеенки на толстой цепочке подзолото. Продавщица подумала, что вряд ли такая дешевка принадлежиткрасоткам-близнецам, к тому же обе у нее глазах вышли из зала с сумками оченьстильными, дорогими, из натуральной белой кожи. Она попыталась вспомнить, ктозаходил перед ними, но поняла, что бесполезно. Оставалось проверить содержимое.Вдруг там есть документы, паспорт, записная книжка…

Продавщица взяла сумочку в руки и щелкнула пластмассовойзастежкой. Раздался взрыв. На всем этаже рухнули витринные стекла и зеркала,ранения различной степени тяжести получили сорок пять человек, продавцы,охранники, посетители, работники бара. Погибло четверо. Троих, находившихсянепосредственно на месте взрыва, разнесло в клочья. В соседнем антикварномотделе огромная бронзовая люстра обрушилась прямо на голову единственногопокупателя, Черепно-мозговые травмы оказались смертельны.

* * *

В маленьком ресторане на Кузнецком тихо играла музыка.Пожилого ресторанного пианиста час назад срочно вызвали на работу в неурочное,дневное время, играть и петь для редкого и чрезвычайно дорогого гостя.Репертуар был заранее известен: простенькие задушевные шлягеры концашестидесятых, кое-что из блатного фольклора.

Перед появлением гостя двое его телохранителей тщательноосмотрели зал и подсобные помещения. Затем из бронированного джипа вылез онсам, маленький, худой, сутулый. Из-за жары он был одет совсем просто: мятыельняные брюки, белая несвежая сорочка с короткими рукавами. Он тяжело дышал ивытирал платком бледный, совершенно лысый череп. На голых руках, поросшихгустой седоватой шерстью, были видны рубцы, следы выведенных татуировок. Онприветливо поздоровался со всеми, от метрдотеля до гардеробщика, а пианистулично пожал руку. Он был бодр, но немного задумчив. Тонкий рот кривила страннаялирическая улыбка.

— Вот, Михалыч, какие дела, племяш мой приехал из Воронежа,— объяснил он пианисту доверительно, вполголоса, — племяш, Генка, сын сестренкимоей Гали. Родная кровь. Минут через двадцать должны его сюда подвезти, ты будьдругом, Михалыч, как он войдет, сразу сыграй для него «Сиреневый туман». Онлюбит.

— Нет проблем, — кивнул пианист, легко пробегая пальцами поклавишам.

— А пока что, лично для меня, давай «С одесского кичмана».

Пианист заиграл и запел. У него был мягкий баритон, неслишком сильный, но душевный.

Пономарев Владимир Васильевич, семидесятилетний вор в законепо кличке Пныря, уселся в кресло, прикрыл глаза, принялся мычать и покачиватьсяв ритме песни. Метрдотель и двое официантов растерянно застыли у стола, никтоне решался потревожить гостя. На фоне его лирических переживаний вопрос «Чтокушать будем?» прозвучал бы кощунственно.

Пныря с возрастом становился все сентиментальной. Он смотрелстарые советские фильмы и плакал, слушал песни и подпевал сквозь слезы. Вкарманах он держал мелочь для нищих и часто просил шофера остановиться, опускалтемные бронированные стекла, собственноручно подавал милостыню. Особое умилениевызывали у него чистенькие интеллигентные бабушки, которые не просто просили, апродавали носки, варежки, кружевные воротнички. Если он замечал такуюрукодельницу из окошка джипа, мог дать ей и сто, и двести рублей, любилпоговорить, повздыхать, старушку называл «мамонькой» и часто, слишком частопускал слезу.

Кроме того, он занялся благотворительностью, заинтересовалсядетскими домами, выбрал один, для дефективных детей-сирот, распорядился, чтобытуда завезли два дорогих стационарных компьютера с наборами игровых и учебныхпрограмм, три телевизора с видеомагнитофонами, Дважды наведывался лично, причемв эскорте автомобилей был один, до верху набитый детской одеждой, игрушками,сладостями…

Товарищ, товарищ, скажи ты моей маме,

Что сын ее погибнул на войне,

С гранатой в руке, и с шашкою в другою,

И с песней веселой на губе.

Пныря подпевал громко, фальшивым жалобным фальцетом. Слезытекли по его впалым щекам. Официанты терпеливо ждали. В конце последнегокуплета пианист выдал несколько мощных аккордов, которые совпали со странным,гулким грохотом где-то поблизости.

— Что это? — шепотом спросил один официант другого. Тотнахмурился и пожал плечами. Охрана Пныри напряженно переглянулась. За грохотомпоследовал вой сирен.

— Коля, выгляни, узнай-ка, в чем дело? — поморщился Пныря и,ласково кивнув пианисту, попросил со вздохом:

— А теперь сразу давай Высоцкого, «На братских могилах…».Помнишь?

Метрдотель, воспользовавшись паузой, спросил, что же намеренгость сегодня кушать и что приготовить для его драгоценного племянника.

— Генаша, как появится, сам закажет. Я уж с ним и пообедаю.Пока что соку мне принеси. Все равно какого, лишь бы холодного. Ну, Михалыч,давай, Володеньку, с хрипотцой, как ты один умеешь. Давай, милый, а я подпою.