Питомник - Полина Дашкова

«…ибо из всех законов Природы, возможно, самый замечательный— выживание слабейших».

Владимир Набоков

После бесконечной слякотной зимы с тяжелыми снегопадами,после апрельских заморозков и унылых майских дождей в Москву наконец пришлонастоящее лето. Июнь начался ярко, жарко, и каждый солнечный день казалсяпраздником. Ночами гремели грозы, но к рассвету не оставалось ни облачка,восторженно кричали воробьи и сверкающие капли сыпались с деревьев.

В маленьком дорогом кафе в одном из тихих переулковнеподалеку от Таганской площади впервые решились выставить три столика наоткрытую веранду, окруженную старыми липами. Кафе открывалось в полдень, ировно в полдень явился первый посетитель — мужчина в белом летнем костюме. Онвыглядел больным и помятым, словно провел бессонную ночь и утром не умывался.

Переулок был залит солнцем, внутри кафе казалось темно. Посетительтревожно огляделся, и метрдотель в бабочке предложил ему пройти на веранду.Посетитель кивнул, выбрал столик у ограды и упал на стул так тяжело, чтохлипкие алюминиевые ножки подкосились. Если бы не решетка за спиной, оннепременно бы рухнул на плиты и расшиб голову. Но решетка спасла, мужчинавскочил, его качнуло, и тут же к нему подлетел испуганный официант.

— Вы не ушиблись? — спросил он, придержав посетителя залокоть и заглянув в глаза. Официанту показалось, что гость пьян, ноздри егозатрепетали, профессионально принюхиваясь. Но пахло только хорошим одеколоном.Льняной костюм был измят и несвеж, однако выглядел дорого, и ботинки невызывали сомнений. Официант всегда сначала нюхал подозрительных посетителей,потом смотрел на обувь.

— Мне надо сесть. Стул сломан, — произнес гость тяжелымотрывистым басом.

— Вот, пожалуйста, присаживайтесь, — официант пододвинул емудругой стул и смахнул с белоснежной скатерти невидимые крошки. Гость уселся,задрал рукав и взглянул на хорошие швейцарские часы.

Безусловно, посетитель был приличным человеком, но все-такивыглядел странно.

Есть известная детская игра, когда один рисует голову,другой туловище, третий ноги, потом разворачивают листок и смотрят, чтополучилось. Человек в белом костюме состоял из таких, вслепую нарисованныхчастей. Голова его была слишком велика для хрупкой шеи, узкие худые плечи никакне соответствовали увесистой нижней части туловища, которая, в свою очередь,контрастировала с журавлиными ногами и широкими плоскими ступнями сорок пятогоразмера. Светло-желтые волосы, несмотря на тонкость и мягкость, упрямо торчалив разные стороны, как перышки мокрого цыпленка. Круглое лицо, украшенноемаленьким упругим носиком и большими, выпуклыми шоколадными глазами, сохранилодетские пропорции, и если бы не тяжелый, почти стариковский бас, можно было быпринять его за нездорового сонного подростка.

Тени дрожащих липовых листьев падали на скатерть, осыпаликостюм, лицо и руки посетителя крупной нервной рябью, и оттого казалось, чточеловека колотит лихорадка. Не раскрывая книжки меню, он рявкнул громко игрубо:

— Кофе!

— Эспрессо? Капучино? По-восточному? — ласково уточнилофициант.

— По-восточному. Крепкий и сладкий. — Мужчина вдруг вскочилкак ошпаренный и закричал:

— Лиля! Я здесь!

Официант оглянулся. На веранде появилась женщина леттридцати пяти, маленькая аккуратная блондинка в бело-розовом платье. Легкопроцокали острые каблучки белых туфель, пахнуло жасмином, и официант отметилпро себя, что дама пользуется старомодными, но приятными духами «Диориссимо».

— Привет, — сказала блондинка, бережно расправила платье исела напротив мужчины. Светлые брови сдвинулись, уголки свежего пухлого ртаопустились вниз, приятное круглое лицо стало напряженным. Было заметно, что онасовсем не рада встрече. Официант вернулся к столу и вопросительно взглянул наженщину.

— Лиля, что тебе заказать? — Мужчина оскалил в улыбкепрокуренные крупные зубы.

— Ничего. Просто стакан воды. Минеральной, без газа.

— Может, кофе? — предложил официант.

— Спасибо, не надо.

— Вот, я принес тебе, чтобы ты посмотрела, где я работаю, —пробормотал мужчина. Он принялся неловко рыться в мягкой кожаной сумке инаконец извлек глянцевый толстый журнал. На обложке под кровавым названием«Блюм» извивалась обнаженная лысая девушка, отлитая из ртути.

— Спасибо. — Блондинка машинально пролистала страницы ивдруг замерла, вскинув на мужчину светло-серые прозрачные глаза. В руках у неебыл белый плотный конверт, который она обнаружила между страницами. — Что это?— спросила она грозно.

— А ты открой, посмотри, — лицо его растянулось в глупойулыбке.

Блондинка заглянула в конверт, тут же бросила его на стол ирезко встала:

— Все, нам не о чем разговаривать.

— Лиля, подожди, ты что?! — испугался он и схватил ее заруку. — Ну на фига ты выпендриваешься, а? Тебе бабки не нужны? Или, может,мало? Ты хотя бы посчитай.

— Во-первых, разговаривай со мной по-человечески, тебе непятнадцать лет. Во-вторых, убери это, на нас смотрят, — она покосилась наофицианта, которой замер у столика с бутылкой воды на подносе.

— Сядь, пожалуйста, очень тебя прошу, сядь. Ты разве невидишь, как мне плохо? — жалобно простонал мужчина.

— Тебе всегда плохо, — сердито заметила блондинка, новсе-таки села. — Я тебя внимательно слушаю. Зачем ты меня сюда пригласил? — Онауставилась на него в упор, от напряжения глаза ее стали совсем прозрачными.

— Это я тебя слушаю, — он закашлялся, лицо налилось кровью,— объясни, будь добра, почему я не могу прийти? — пролаял он, схватил салфеткуи шумно высморкался.

— Потому, что я тебя не приглашаю, — с вежливой улыбкойответила женщина.

Мужчина шлепнул на стол пачку «Мальборо» с ментолом, долгоне мог вытащить сигарету и прикурить. Каждое его движение казалось слишкомрезким и неловким. Он либо сильно нервничал, либо был болен, а возможно, и то,и другое. Блондинка, напротив, выглядела человеком здоровым и спокойным.

— Но я хочу прийти, — произнес он, затягиваясь и выпускаядым из ноздрей, — это же бред, Лиля! Что значит, ты не приглашаешь? Мы взрослыелюди.

— Это ты взрослый? — Она засмеялась, сверкнув мелкимибелоснежными зубками. — Ты взрослый? Ой, я тебя умоляю…

— Не вижу ничего смешного. Я уже купил подарок, и вообще, тыне имеешь никаких прав, по документам ты никто.