Харбин - Алексей Воронков

Вот живет человек – а живет ли? Ведь в идеале жизнь – это свободный полет мыслей и чувств. Но на самом деле этого нет! Есть одни только страдания да ощущение абсолютной беспомощности и одиночества. Так думал Александр Петрович Болохов, которому постоянно приходилось выживать в этом Колизее бурных исторических страстей.

Накануне у него был серьезный разговор с Лизой. Он сказал ей, что скоро должен будет уехать. Она спросила: навсегда? Он пожал плечами. Не знаю, ответил. Но тебя я люблю и всегда буду помнить о тебе. Она в слезы. Возьмите меня с собой, просила, потому что без вас я умру. Он ей: это невозможно. Но почему? Почему? – умоляюще смотрела она на него. – Поверьте же, я буду вам верной женой. Ну разве можно так, Саша?

Но что он ей мог сказать?

– Вы не знаете меня, – сказал он в заключение. – Я совсем не тот, за кого себя выдаю. Я плохой… Во всяком случае, для вас.

Она не хотела его слушать.

– Нет!.. Нет!.. Не наговаривайте на себя… Я знаю… Я чувствую, что вы хороший. Вот и родные мои говорят о том же… Мама вообще от вас без ума. Да и отец… и Петя… Ну как вы можете?

Ему бы сейчас взять да попросить ее о помощи. Ведь когда человек любит – он все готов для тебя сделать. Но что-то Александра останавливало. Пронести бомбу в здание ему не составило труда, и теперь она покоилась у него в мастерской среди багетовых рам и холстов. Оставалось каким-то макаром доставить ее в кабинет генерала, где, по имевшимся у него сведениям, должно было проходить совещание. Но это трудно сделать, потому что Хорват постоянно находился на месте. Да и ротмистр, как назло, никуда не спешил, сидел целыми днями за своим рабочим столом и перебирал какие-то бумаги. Помочь сейчас ему могла бы только Лиза, но как ей объяснить свою странную просьбу? Разве что выложить ей всю правду… Но неизвестно, как она после этого себя поведет. Скорее всего, это приведет ее в ужас. Ведь она – ревностная монархистка. Сама об этом не раз говорила.

Выход, видимо, один: остаться после работы в мастерской, предупредив охрану о том, что он должен до утра закончить портрет государя императора и повесить его в приемной генерала. Причина веская, если учесть, что сам Хорват убедительно просил его об этом. А когда все уйдут, он отнесет бомбу наверх и спрячет под столом, за который усядутся гости. Но это надо сделать уже после того, как тетя Дуся, здешняя техничка, уберется в кабинете. Иначе она могла испортить все дело. Возьмет да засунет портфель куда подальше, в нем находилась завернутая в тряпье бомба с часовым механизмом. Хуже того, отнесет его охранникам…

Перед тем, как уйти вечером домой, Лиза вновь заглянула в мастерскую.

– Так вы не передумали уезжать? – с надеждой спросила она Болохова.

Он знал, что это была их последняя встреча, поэтому едва сдерживал слезы. Взять бы сейчас да рассказать ей обо всем – а там будь что будет, неожиданно пришла мысль. Но вместо этого он нежно обнял ее и наградил долгим чувственным поцелуем. «Как же она хороша! Как хороша!.. – ощущая тепло ее трепетного тела, думал он. – Но почему, почему мы должны расставаться? Ведь это же несправедливо!..»

Так они и стояли, прижавшись друг к другу. Наконец он решил, что пора расставаться. Помнил: долгие проводы – лишние слезы.

– Прощай… – сказал он.

– До свидания, – грустно улыбнулась она. – Ведь вы же, надеюсь, не завтра уезжаете?

Знала бы она, что Болохов задумал, не стала бы так говорить. Ведь в тот момент, когда в кабинете генерала прозвучит взрыв, он с паспортом гражданина СССР на имя какого-то там Кузькина Ивана Игнатьевича уже будет мчаться в специально присланном за ним автомобиле в сторону советской границы. Главное, он знает, что Лизы в это время не будет в здании организации. Еще накануне ее предупредили, чтобы следующие два дня она не выходила на работу – вроде как нет в том надобности. Так что за ее жизнь Болохов был спокоен. А то ведь бомба мощная, рванет так, что мало не покажется…

Первым в то утро на служебном «бьюике» прибыл генерал Хорват, после чего одна за другой к зданию РОВСа стали подъезжать машины участников совещания. «Опели», «форды», «ситроены», «крайслеры», «рено»… Стоянка была буквально забита техникой. Самым шикарным оказался автомобиль руководителя японской военной миссии в Харбине. Это был черный «мерседес-бенц». Завидев сверкающий свежим лаком дорогой лимузин, охрана не утерпела, чтобы не подойти и не поглазеть на это чудо.

– Глянь, Гришка!.. А, каково? Ну не машина, а дворец какой-то… – восхищался невысокий безбородый молодой казачок, на котором смешно топорщилась еще ни разу не стираная гимнастерка. Для встречи гостей охрану накануне специально переодели во все новое.

– Надо бы лучше, да уж и так ладно будет, – буркнул его товарищ, сухощавый зрелый казак с длинными, чуть схваченными сединой усищами.

– Говорю тебе: это не хухлы-мухлы! Эх, – вздохнул молодой, – нам, простым, на таких не ездить… Вон глянь, как медные фары блестят… А обивка какая внутри… Ну чистый китайский шелк!

– Пустое… – поморщился усатый.

– Не, не, красотища, – стоял на своем безбородый. – Ить Расеюшка такого не видала.

– А на хрена, Семка, нам такие цацки – были бы кони, – заметил пожилой.

– Кони-кони… – передразнил его тот, кого он назвал Семкой. – Ты погляди, дядя, какой век на дворе… Неужто хочешь до конца жизни навоз нюхать?

Усатый хмыкнул.

– Без коня казак кругом сирота, али не знаешь?

– Да слыхали мы это…

– Ну тогда что ж бунчишь-то?

– А то…

Усатый покачал головой.

– Ну-ну… Я как погляжу, плохо тебе, парень, казакуется, на господское стал посматривать. Уж не сам ли господином решил стать?

– А что, и стану! – спесивился молодой. – Вот подкоплю деньжат – и дело свое открою.

– Да куда тебе! – усмехнулся товарищ.

– Да ты че, Григорушка? Рази ж забыл, как наш Федька Москаленко разбогател?

– И-их, вспомнила бабка, як дивкой була…

– Вот сведеныши-то! Целой день аркаются и аркаются, как собаки, – раздалось вдруг за их спиной. – Идите-ка на свои места – здесь не велено находиться.

Это был начальник караула старший урядник Черных, маленький кривоногий, похожий на татарина дядька. Вместе с Семкой и Гришкой они прошли всю Гражданскую. Бились до последнего, пока их красные не вытеснили в Маньчжурию. Теперь вот живут надеждой на возвращение.

Казачки уже готовы были вернуться на пост, когда Семка вдруг решил спросить Черныха:

– Степан Емельяныч, про маневры-то верно говорят али брешут?

О том, что готовятся весенние маневры, в гарнизоне поговаривали уже давно. Это означало, что из зимних квартир, а попросту из казарм, им предстояло перебраться в палаточные городки, которые обычно разбивали на левом берегу Сунгари в нескольких верстах от Харбина. В последние годы про все это как-то позабыли, ограничиваясь ежедневной боевой подготовкой, а тут вдруг почему-то вспомнили.