Лунный свет - Майкл Чабон

– Надо же, – сказал дедушка, критически оглядывая мою башню. В руках у него были две тарелки и вилки.

– Это легко, – заверил я. – Карты плотные, хорошо держатся. Поэтому мне бабушка и позволяет их брать.

– Вот как? Поэтому? – Дедушка поставил тарелки на кухонный стол.

– Да. Осторожнее. Обрушишь дом.

– Его все равно придется сломать.

– Нет.

От гостиной кухню отделяла стойка с двумя барными табуретами. Дедушка переставил тарелки на нее.

– Все карточные домики рушатся, – сказал он, возвращаясь к плите за сковородкой. – Это прописная истина.

– Почему прописная? – спросил я.

– Ты знаешь, что такое прописная истина.

Дедушка показал мне сковородку. Он жарил яичницу с колбасой, как блин: заливал колбасу яичной болтуньей, давал подрумяниться снизу и переворачивал.

– Сколько градусов в круге?

– Триста шестьдесят, – ответил я.

– Правильно. Ты сколько градусов хочешь?

– Сто двадцать.

Дедушка отрезал сектор и положил мне. Мы уселись за стойку. Радио выстраивало собственную башню из автомобильных аварий, убийств, денег, любви, везенья и невезенья, войны. Я глядел на свой карточный домик и думал о прописной неизбежности его падения.

– Почему ты не ешь? – спросил дедушка.

Мне не хотелось выдавать бабушку и говорить, что мы съели на двоих целый яблочный пирог, так что я не ответил.

– Твой папа завтра приедет, – сказал дедушка, угадав причину моей необычной задумчивости. – Заберет тебя домой. Увидишь маму. У нее правда все в порядке.

– Хорошо.

– Что не так?

– Ничего.

– Тогда ешь.

– А почему Бог не хотел, чтобы люди построили Вавилонскую башню? – спросил я. – Почему Он сделал так, чтобы никто никого не понимал?

– Ты знаешь, что я не верю в Бога.

– Знаю.

– Наверное, это просто был зиккурат. Ты знаешь, что такое зиккурат? В Месопотамии. Может, развалины. Может, недостроенный. И люди придумали объяснение, почему он такой.

– Угу.

– Ты понимаешь, что я говорю?

Я понял: все рушится и ничто не доводится до конца. Мир, как Вавилонская башня или бабушкина карточная колода, состоит из историй и в любую минуту грозит рассыпаться. Это прописная истина.

– Может, Бог не хотел этой башни, – задумчиво произнесла бабушка. Она стояла в гостиной, держа дедушкин плащ, портфель и мятую газету. – Потому что с ее вершины люди заглянули бы в Его дом и увидели, что Он большая свинья.

Дедушка улыбнулся в первый раз за сегодняшний вечер. Он признал, что в гипотезе что-то есть. Предложил бабушке разделить с ней яичницу. Она мотнула головой и скривилась, но потом подошла, стащила с его тарелки кусок колбасы и сунула в рот. Она стояла рядом с дедом, прислонившись бедром к его плечу.

– Мм. – Она глядела на меня и сквозь меня. – Бедненький.

Дедушка встал и обнял ее. Они стояли в обнимку, как мне показалось, ужасно долго. Бабушка что-то шепнула ему на ухо, я не разобрал что, а дедушка кивнул и сказал:

– Знаю. Я тоже.

Потом бабушка вроде бы очнулась. Она второй раз за вечер потянулась ко мне. Я встал, взял правой рукой бабушкину руку, а дедушка взял меня за левую. Свободную руку он соединил с бабушкиной, и мгновение мы стояли кружком.

– С ним все хорошо, – сказал дедушка. – Я ему объяснил, что все будет в порядке.

– Ничего с ним не хорошо, – отрезала бабушка. – Он боится кукол, которых ты купил! Они такие страшные! Он весь день как на иголках, потому что боится спать с ними в одной комнате.

Я ни разу с их приезда из Лилля не говорил бабушке, что боюсь кукол.

Она нахмурилась и выпустила наши руки. Ойкнула. Она заметила карточный домик и теперь перевела взгляд со стола на дедушку. Они смотрели друг на друга и вели какой-то безмолвный разговор про карты и про меня. Бабушка глянула на меня чуть печально, подошла к столу и подула на домик, как серый волк из «Трех поросят». Башня рассыпалась.

– Видишь? – сказал дедушка.

Он собрал карты в конфетную коробку. Что с ними сталось, не знаю; я их больше не видел. Потом дедушка доел яичницу, пошел в гостевую спальню, достал из шкафа кукол и на лифте отвез их в подвальное хранилище.

На следующий день за мной приехал папа, и мы вместе забрали маму из больницы. Я сказал, что знаю про ребенка, а мама ответила, что он был еще и не ребенок.

Меньше чем через год папа ушел из больницы и устроился врачом в бейсбольный клуб «Сенаторз» (как позже выяснилось, ненадолго). Мы уехали из Нью-Йорка. После этого я навещал бабушку редко, а когда навещал, она была больная и слабенькая. Мы не готовили и не играли в карты. Она сидела, закутавшись в плед, и смотрела телевизор или просто глядела на небо за окном. А когда мне было одиннадцать, она умерла, и ее похоронили на кладбище Монтефиори, а мне по наследству достались голоса в темноте.

Под конец траура дед поехал на Двенадцатый космический конгресс в Коко-Бич, штат Флорида.

Конгресс начался в субботу, и первое групповое обсуждение проходило за кофе и булочками в одном из конференц-залов гостиницы «Атлантис-бич лодж». Инженер из команды, разработавшей новый космический челнок, начал дискуссию с опровержения: неправда, будто он назвал насовских астронавтов «шоферами летающих грузовиков». У него был бруклинский акцент, лацканы и галстук широкие, как боковины шин, круглые старушечьи очки и копна светлых волос. Астронавты – герои, сказал он, это очевидно. И они будут героями, пока не заработает Транспортная космическая система (ТКС). А вот тогда выражение «шоферы летающих грузовиков» станет правильным. Все в зале засмеялись.

Дед тоже хохотнул. Он направлялся к двери с пластмассовым стаканчиком горячего кофе, уже опаздывая на еженедельную встречу с горем.

– Сейчас, в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, космические полеты – все еще увлекательное приключение, – продолжал молодой инженер. – Но не волнуйтесь, мы в НАСА сделаем все, чтобы это изменить.

Дед, стоя в дверях, снова хохотнул. В его глазах героизм (если такое явление вообще существует) был связан с недостатками обучения. Если тебя хорошо учили, то есть надежда избежать приключений.

На звук его смеха женщина в последнем ряду обернулась, похлопала по свободному креслу рядом и подняла бровь. Ей было пятьдесят, но руки сохранили молодость, и она красила ногти в розовый цвет. Работала она коммерческим директором в «Удивительном мире Уолта Диснея» и была секретарем комитета, проводившего конгресс. Жила в Орландо. У нее была дочь-студентка и бывший муж, военный летчик, служивший во Вьетнаме. Она душилась L’Air du Temps. Вдобавок носила колготки, а дед до вчерашнего вечера ни разу еще не видел вблизи колготок (бабушка до самой своей смерти 10 февраля 1974 года в возрасте – предположительно – пятидесяти двух лет носила чулки и грацию). Училась в старших классах с певцом Тони Беннетом. Занималась любительской фотографией. Водила «меркьюри-кугар» последней модели цвета сгущенного молока.